Путь Меча. Генри Лайон Олди

столе – кувшин. Что в нем? Не знаю. Не помню.

      Я с трудом встаю с кровати, на негнущихся ногах делаю два-три шага к столу и тяжело наваливаюсь на него всем телом. Стол – крепкий. Он выдержит.

      Выдержу ли я?

      Стою так некоторое время. Голова по-прежнему кружится. Мне плохо. Мне очень плохо.

      Очень плохо мне!

      И не только от вина…

      Пробую моргать. Получается, но как-то не так, как раньше.

      Пробую поднять кувшин. Получается, но с трудом.

      Пробую содержимое кувшина. Не упасть бы…

      Только бы не вино!

      Вода!..

      Холодная и чистая.

      Я пью, пью, пью – я очень долго пью, – а потом выливаю часть благословенной влаги себе на голову. И стою мокрый, выяснив, что заснул, не раздеваясь…

      Оставляю немного воды про запас – скоро я обязательно снова захочу пить.

      Полегчало.

      Немного.

      Я отталкиваюсь от стола и валюсь на кровать, чудом не промахнувшись. Подушку – повыше. Вот так. Голове должно быть удобно кружиться – иначе она обижается и начинает куда-то падать…

      Итак, на чем мы остановились?

      Вчера я напился. В очередной раз. Все заволокло хмельным туманом, и в какой-то миг мне показалось, что я смогу наконец сжать пальцы своей железной руки – и, как последний идиот, я принялся колотить этой рукой в стену, пытаясь заставить упрямые пальцы сжаться в кулак.

      Боль от ударов тупо отдавалась в культе, а я все уговаривал себя, что это болят костяшки несуществующих пальцев… нет, это болят мои железные пальцы, безвольно врезаясь в стену и выбивая из нее куски штукатурки…

      Я чуть было действительно не поверил в свой пьяный бред. Протрезвев на мгновение, я со страхом и надеждой взглянул на…

      Увы, меня ждало горькое разочарование. Просто от ударов о стену пальцы немного согнулись – и в этом не было ничего удивительного.

      А я-то вообразил…

      «Кажется, я начинаю сходить с ума», – подумал я тогда. И это была не первая мысль подобного рода.

      А потом хмель обрушился на меня с новой силой, и ярость вернулась вместе с ним – но не та, чуть ли не веселая ярость, когда я повторял про себя – могу, могу!.. Нет, другая, злая и черная ярость овладела мной – и я сорвал проклятую железку, бросил на пол и долго, с остервенением, пинал ногами, больно ушибая пальцы босых ног, и после лежал и плакал, плакал навзрыд, как ребенок, у которого отняли любимую игрушку…

      И сам не заметил, как уснул.

      Меня мучили кошмары. В них стальная рука оживала и начинала тянуться к моему горлу; я боролся с ней, но силы были неравны – перепуганный калека против взбесившейся стали, одержимой манией убийства, – и холодные пальцы сжимались у меня на шее, разрывая кожу кольчужными кольцами, все глубже погружаясь в тело, прерывая дыхание…

      Я проснулся, когда дышать стало уже совсем нечем, и понял, что умираю.

      И проснулся еще раз.

      …Что это было? Пляска винных духов? Но тогда почему рука снова на месте? Вот из-за чего мне снились кошмары, – это она мстила мне, на мою ненависть она отвечала своей, нечеловеческой! Она сама вернулась