Телевизор. Исповедь одного шпиона. Борис Викторович Мячин

покачал головой Книппер. – А ведь есть вполне разумное определение – телевизор, человек, который способен видеть на расстоянии; конечно, природа сего загадочного явления до сих пор неизвестна науке, но природа вообще полна загадок; мы не знаем причин электрической силы или тайну зарождения жизни; вопрос исключительно в том, как научиться управлять такой способностью и возможно ли извлечь из нее коммерческую выгоду…

      – Да, – чешет в затылке премьер-министр, – это интересный вопрос…

      Начали спорить и ругаться о моей дальнейшей судьбе.

      – Мальчик чуть не умер, а вы хотите из него коммерцию сделать? – вскипел Иван Афанасьевич. – Все, довольно! Собирайся, Сеня, поедесь со мной.

      – Я предупреждаю вас, Иван Афанасьевич, – строго произнес Книппер, – возврата к прошлому уже не будет; более я вашего воспитанника не приму…

      – К черту! Коммерсанты…

      Глава одиннадцатая,

      я которой Иван Афанасьевич отрекается

      Я провел ночь в горячке и бреду в квартире Ивана Афанасьевича на Васильевском острове; его жена, Аграфена Михайловна, увидев мое полуобморочное состояние, вскинула руки. «La fievre jusqu’au soir…[76] А ты куда смотрел, олух царя небесного! – закричала она на мужа. – Погубить дитё хочешь? Иди к доктору!» – «Все доктора спят уже, – заплакал Иван Афанасьевич. – К Роджерсону[77] разве сто…» – «К Роджерсону! Ты, Иван Афанасьевич, я смотрю, мильонщиком стал, только родную жену забыл уведомить…» – «Ну какой из меня мильонсик, Груса…»

      Явился доктор, студент. Он спросил, какие лекарства давал мне Карл Павлович, а потом потребовал соорудить горячую ванну; меня затолкали в ванну, я заорал; совершенно обессилевшего, меня вынули из воды и закутали в заячью шубу. Все, что я помню после, – голос Аграфены Михайловны, тихо напевавшей старинную песню.

      Ты бессчастный добрый молодец,

      Бесталанная головушка!

      Со малых ты дней в несчастьи взрос,

      Со младых лет горе мыкать стал;

      В колыбеле родной матери,

      Пяти лет отстал мила отца;

      Во слезах прошел твой красный век,

      Во стенаньи молоды лета…

      Следующей ночью я снова увидел свой сон: огромный брандскугель катится с горы к вратам крепости; бьют барабаны; горят огни; русские солдаты маршируют навстречу неприятелю; зеленый мундир подбит алым сукном, прикручен багинет[78]. А на стенах крепости – турецкие бунчуки: полумесяцы с конскими хвостами, переплетенными симургами и грифонами[79]; Боже всемогущий, сколько их! тысячи!

      – Мушкатеры! – кричит офицер. – Час вашей славы настал; не ради желчи, а ради совести; ради всего братства христианского; за матушку Екатерину; за честь русскую; кто взойдет на вал первым, тому награда: чин через одну ступень, а солдатушкам по ста целковых… За мною, братцы!

      Офицер оборачивается, и я узнаю в нем секунд-майора Балакирева; глоб де компрессьон

76

«Вечером [начался] жар…»; это обрывок реплики Дорины из «Тартюфа».

77

Джон Сэмюэль Роджерсон (1741–1823) – лейб-медик Екатерины II.

78

штык-нож, вставляемый в дуло ружья

79

Бунчук (крымско-тат. buncuk) – древко с привязанным хвостом коня, символ власти, военный штандарт. Симург – фантастическая птица с головой льва; у грифона, в отличие от симурга, только тело льва.