Ягоды страсти, ягоды смерти. Татьяна Гармаш-Роффе

Так что...

      – Не буду я ничего подстраивать! – разъярился Влад. – И Борису Аркадьевичу расскажу о нашем разговоре! И от вас, кем бы вы ни были, завтра же мокрого места не останется!

      «А вдруг у него пистолет в кармане? Или другие меня ждут на улице?» – думал он, пока говорил. Но его несло.

      – Я не знаю вашего имени, верно, но ваше описание я смогу сделать! И фоторобот составить!

      Человек в ответ покачал головой укоризненно.

      – Малыш, ты не слыхал, что старших перебивать невежливо?

      И Влад вдруг понял: если он, далекий от политических и денежных игр человек, смог понять, чем рискует его собеседник, то тот и подавно это понимает! Но идет на риск... А раз идет, то уверен, что... Что риска никакого и нет!

      От этой мысли Владу сделалось совсем нехорошо. Он не хотел, он не желал слушать дальше, но выбора у него не было. ЗА НЕГО РЕШИЛИ какие-то неведомые люди. И их решение было страшным, не подлежащим апелляции.

      Он почему-то вдруг вспомнил читанное о страшном 37-м годе. Как приходили по ночам люди в кожанках и уводили, увозили в черных воронках тех, кого обрекли на смерть и страдания своей волей... Без объяснения причин и без возможности апелляции. Навсегда. Без возврата и без выбора.

      Куда как страшно нам с тобой,

      Товарищ большеротый мой!

      Ох, как крошится наш табак,

      Щелкунчик, дружок, дурак!

      А мог бы жизнь просвистать скворцом,

      Заесть ореховым пирогом...

      Да, видно, нельзя никак.

      Мандельштам тоже боялся. Влада всегда гипнотизировало это стихотворение ощущением предсмертного ужаса, исходившего из каждой строчки. От этого ужаса – и от сострадания к поэту – его всегда немножко подташнивало, и он никогда не перечитывал страшные строчки. Но они намертво засели в голове после первого же прочтения.

      ...Да, видно, нельзя никак.

      НЕ МОЖЕТ БЫТЬ! У нас ведь, к счастью, не 37-й год! Мы живем в двадцать первом веке!!!

      – Так вот, дорогой Володя. – Он явно нарочно назвал его Володей, он ведь знал, что Владу не нравится это уменьшительное имя! – Разговор наш слишком затянулся. Ты хороший парень, честный и совестливый. Чудо и загляденье, гордость твоей мамочки, воспитавшей такого хорошего мальчика! А? Правда же, мамочка гордится тобой?

      Влад не ответил, и «Благодетель» продолжил. Говорил он мягко и как бы раздумчиво:

      – Убийство тебе претит, я понимаю. Противно тебе ручонки марать, возвышенный ты наш! Мы это предвидели. Твой характер, чтоб ты знал, нами хорошо изучен... А ты как думал? Фирма веников не вяжет, Владик! – Он коротко рыкнул, что, видимо, должно было означать смех. – Ты стойкий пацан, с благородными принципами... Мое тебе с кисточкой! Ты после нашего разговора можешь и в милицию побежать; можешь и к работодателю с откровениями бухнуться. Так что не обессудь – я сразу к главному: у тебя ведь есть девушка, Даша, вроде бы?

      Собеседник удовлетворенно кивнул, видя, как побелел Влад.

      Куда как страшно нам с тобой...

      – Заруби