Господа Головлевы. Михаил Салтыков-Щедрин

ведь и я не огрызок; как-никак, а и меня пристроить ведь надобно. Как тут поступить? Ведь мы какое воспитание-то получили? Потанцевать, да попеть, да гостей принять – что я без поганок-то без своих делать буду? Ни я подать, ни принять, ни сготовить для себя – ничего ведь я, мой друг, не могу!

      – Бог милостив, маменька!

      – Был милостив, мой друг, а нынче нет! Милостив, милостив, а тоже с расчетцем: были мы хороши – и нас Царь Небесный жаловал; стали дурны – ну и не прогневайтесь! Уж я что думаю: не бросить ли все за добра-ума! Право! выстрою себе избушку около папенькиной могилки, да и буду жить да поживать!

      Порфирий Владимирыч навострил уши; на губах его показалась слюна.

      – А имениями кто же распоряжаться будет? – возразил он осторожно, словно закидывая удочку.

      – Не погневайтесь, и сами распорядитесь! Слава Богу – припасла! Не все мне одной тяготы носить…

      Арина Петровна вдруг словно споткнулась и подняла голову. В глаза ее бросилось осклабляющееся, слюнявое лицо Иудушки, все словно маслом подернутое, все проникнутое каким-то плотоядным внутренним сиянием.

      – Да ты, никак, уж хоронить меня собрался! – сухо заметила она. – Не рано ли, голубчик! не ошибись!

      Таким образом, на первый раз дело кончилось ничем. Но есть разговоры, которые, раз начавшись, уже не прекращаются. Через несколько часов Арина Петровна вновь возвратилась к прерванной беседе.

      – Уеду к Сергию-Троице, – мечтала она, – разделю имение, куплю на посаде домичек – и заживу!

      Но Порфирий Владимирыч, искушенный давешним опытом, на этот раз смолчал.

      – Прошлого года, как еще покойник папенька был жив, – продолжала мечтать Арина Петровна, – сидела я у себя в спаленке одна и вдруг слышу, словно мне кто шепчет: съезди к чудотворцу! съезди к чудотворцу! съезди к чудотворцу!., да ведь до трех раз! Я этак, знаешь, обернулась – нет никого! Однако думаю: ведь это – видение мне! Что ж, говорю, коли моя вера угодна Богу – я готова! И только что я это выговорила, как вдруг это в комнате… такое благоухание! такое благоухание разлилось! Разумеется, сейчас же велела укладываться, а к вечеру уж в дороге была!

      У Арины Петровны даже слезы на глазах выступили. Иудушка воспользовался этим, чтоб поцеловать у маменьки ручку, причем позволил себе даже обнять ее за талию.

      – Вот теперь вы – паинька! – сказал он. – Ах! хорошо, голубушка, коли кто с Богом в ладу живет! И он к Богу с молитвой, и Бог к нему с помощью. Так-то, добрый друг маменька!

      – Постой! Я еще не все досказала! Приезжаю я на другой день вечером в посад, и прямо – к угоднику. А там всенощная: поют, свечки горят, благоухание от кадил – и не знаю, где я, на земле или на небеси! Пошла я от всенощной к иеромонаху Ионе и говорю: чтой-то, ваше высокопреподобие, больно у вас сегодня хорошо в храме! А он мне: «Чего, сударыня! ведь нынче отцу Аввакуму видение за всенощной было! Только что начал он руки на молитву заводить – смотрит, ан в самом кумполе свет, и голубь на него смотрит!» Вот с этих пор я себе и положила: какова пора ни мера, а