Сегодня – позавчера. Испытание огнем. Виталий Храмов

отшатнувшись.

      – Да как ты не поймёшь! Под Богом же я хожу. Я согрешил – должен ответить.

      – Да пошёл ты! Что ты тут лепишь? «Согрешил», «ответить»! У меня красные весь род вырезали – кто ответил? За расказачивание кто-нибудь ответил? Где твой Бог?

      – Ответили. Или ответят.

      – Да пошёл ты! – Иван уже кричал. Бойцы сопровождения соскочили с саней, взяли оружие наизготовку.

      – Ответили они! Я лично видел, как один всю мою семью из маузера расстрелял. И что? Ответил он? Я его нашёл – вся грудь в орденах, генеральские звёзды на воротнике. Где твой Бог?

      – Это за него ты сюда угодил?

      Иван сразу осёкся, быстро огляделся, насупился.

      – Нет, – буркнул он.

      – Он сейчас жив?

      – Нет.

      – Значит, ответил.

      – Ага! – взвился Иван опять, но тут же осёкся, замолк.

      – Пусть и твоими руками, но ответил. Бог как раз нашими руками и восстанавливает правду.

      – А его руками кто?

      – Бога или генерала?

      – Генерала.

      – Противник Бога и рода человеческого, человеконенавистник.

      – Тьфу на тебя, болтун. Да пошёл ты! Не хочу с тобой больше говорить. Я думал, ты серьёзный человек, а ты – балаболка. Или дурачок блаженный.

      – Слышь, Иван, – позвал я его шёпотом, – а как ты сделал, что никто не догадался, что это ты?

      – Он в реке утоп. Я-то тут при чём?

      – Утоп, говоришь, – я усмехнулся, – а Бог тут ни при чём? А ты молодец. А в штрафники как попал?

      Тот зло зыркнул на меня и прибавил ходу, догнав последний ряд.

      – По малолетке за поножовщину сел. Не успел откинуться – опять его повязали над телом. Прошлой весной. В лагере вскрыл двух политических. От расстрела в штрафники бежит. Ты поаккуратнее с ним – отчаянный душегуб.

      Это сержант из конвоя догнал меня. Я поблагодарил его и спросил:

      – Ты про всех знаешь?

      – Нет, конечно. Только самых опасных. Должен же я знать, от кого чего ждать.

      – Про меня тоже собрал сведения?

      – Обязательно. Ты у нас считаешься самым непредсказуемым и опасным. И неуправляемым.

      – Во как! А что же вы тогда якшаетесь со мной?

      – Тут, во-первых, соображения безопасности – друга держи вблизи, врага ещё ближе. Да и ошибочно мнение о тебе. Ты очень предсказуем. Действуешь не по общеустановленным правилам, не по уставу, но вполне понятно, предсказуемо.

      – В тебе психолог умер.

      Сержант рассмеялся:

      – Почему умер? Живёт, растёт и развивается. Это у меня работа.

      – Значит, я уже не в списке опасных?

      – На первом месте. Только угрожаешь ты не нам, а всем, кто вокруг тебя. Ты уже убил одного потенциального бойца, они будут мстить. Опять кровь и потери. Может, грохнуть тебя сейчас? Больше людей до фронта доведу.

      Предлагает убить меня с улыбочкой на лице. Изверг! Кровавая гэбня! Пятьсот-мильонов-невинно-убиенных!

      – А смысл? Для чего эти упыри в законе на фронт идут? Они воевать будут? Не смеши мои валенки! Или ты довёл, а там и трава не расти?

      Конвоир хмыкнул,