Киев не пропадет. Хроника киевских будней. Сергей Олегович Страхов

на киевские просторы. Какой только мерзости в ней не плавает.

      Если остановиться весной на железнодорожном мосту, всегда служившем границей между хутором Отрадным и разросшимися громадными пятью сёлами Борщаговка и над головой у тебя только голубое небо, то можно и целый час любоваться буйством бело-розового, окружавшего все вокруг. И эти корявые темно-серые ветви, обсыпанные похожими на хлопок душистыми завязями и бутонами, и белоснежный ковер под деревьями, из которого только на пригорках выбивается изумрудная трава с прозрачными капельками росинок-слезинок на каждой травинке. Белый цвет невырубленных яблонь.…Пришли люди и всё вырубили.

      Даааа. Снега в этом 1968-м выпало немало. Трамвай доходил до начальных домов нового массива, построенного в поле, где некогда буйствовали бело-розовые цвета, разворачивался и отправлялся восвояси. Дальше жители расползались по тропинкам, по-колено в грязи, кто куда. К нашему дому можно было добраться и по дорожкам между домами, а можно было и через еще не застроенное поле. Так было быстрее.

      Когда расчистили дорожку к дому через заснеженное поле, то оказалось, что идешь в белоснежной траншее метра два глубиной. Поднимешь голову, а сверху только бесконечная темная синь неба и яркая Большая Медведица, заблудившаяся в этой Бесконечности и рядом с ней её мишки. Заплутали мишки, заплутали. Паутинкой протянулись к югу и к Большой Медведице, как к маме, в брюхо звездное уткнулись. Теперь Медведица будет всегда сопровождать меня, в какой бы части света я ни находился и это будет всегда к удаче.

      Но в начале траншеи обосновалась банда из шпаны нашего двора. Где они прячутся – ума не приложу. Но как только появляется одинокий прохожий, то они тут как тут. Ничего особенного. Снимают шапки с мужчин, а в воскресенье – на “толкучку”.

      “Толкучка” была, действительно, замечательным местом в городе. Что такое “толкучка”? Это место, где на одном квадратном киллометре толчётся миллион людей. Продают-покупают всё, что душе угодно. С одеждой же, до сих пор, в стране плохо. Может, неумехи коммунисты с комсомольцами виноваты. С большими формами они еще справляются, а вот о людях им думать недосуг, не уважают они этих людей. А, может, это и наследие страшной войны, испепеляющим ураганом пронесшейся по нашей стране и закончившейся, по историческим меркам, совсем недавно – тридцать лет назад. Кто знает?

      На “толкучке” наши, пока еще только хулиганы, продают то, что насшибали с тружеников тёмными вечерами. В основном – шапки. Но не только. Практикуется еще такое. Вместо: “восемьдесят” на местном очень модном сленге звучало: “восемь-ноль”.

      Хорошо. Дело, в основном, касалось джинсов. Это был громадный дефицит в то время. Джинсы входили в просто ужасающе сумасшедшую моду. Наши пацаны спокойно давали продавцу восемь рублей и, даже не меряя, складывали, не спеша, себе в сумку. Продавцы, а их всегда было несколько, со-смехом объясняли:

      – Да ты что? Из какой деревни приехал? “Восемь-ноль” – это значит восемьдесят. Лопух.

      Ах, лопух? Тут же