Алмазная колесница. Борис Акунин

за нею.

      – Остановите поезд! – накинулась экзальтированная дамочка на обер-кондуктора, бежавшего в сторону головного вагона. – Там раненые! Тонущие! Нужно спасать!

      Схватила его за рукав, да так цепко, что железнодорожнику пришлось остановиться.

      – Какой там «спасать»! Кого спасать? Такая каша! – пытался вырваться бледный как смерть начальник поездной бригады. – Что мы можем? На станцию нужно, сообщить.

      Не слушая, Гликерия Романовна била его кулачком в грудь.

      – Они гибнут, а мы уезжаем? Остановите! Я требую! – визжала она. – Жмите этот ваш, как его, стоп-кран!

      На вопли из соседнего купе высунулся чернявый господин с нафабренными усишками. Видя, что начальник поезда колеблется, угрожающе крикнул:

      – Я тебе остановлю! У меня срочное дело в Москве!

      Рыбников мягко взял Лидину за локоть, успокаивающе начал:

      – Сударыня, ну в самом деле. Конечно, катастрофия ужасная, но единственное, чем мы можем помочь, – это поскорее протелеграфировать с ближайшей…

      – Ах, ну вас всех! – крикнула Гликерия Романовна.

      Метнулась к стоп-крану и рванула ручку.

      Все, кто находился в коридоре, кубарем полетели на пол. Поезд, подпрыгнув, мерзко заскрежетал по рельсам. Со всех сторон доносились вой и визг – пассажиры решили, что и их поезд угодил в крушение.

      Первым опомнился чернявый, не упавший, а лишь стукнувшийся головой о косяк двери.

      С криком «Убью, мерррзавка!» он налетел на оглушенную падением истеричку и схватил ее за горло.

      Судя по огонькам, вспыхнувшим в глазах Василия Александровича, он отчасти разделял кровожадное намерение чернявого господина. Однако во взгляде, который штабс-капитан бросил на удушаемую Гликерию Романовну, была не только ярость, но и, пожалуй, изумление.

      Вздохнув, Рыбников схватил несдержанного брюнета за воротник и отшвырнул в сторону.

      Слог четвертый, в котором вольный стрелок выходит на охоту

      Аппарат зазвонил в половине второго ночи. Еще не сняв трубку, Эраст Петрович махнул камердинеру, просунувшему в дверь свою стриженую башку, чтоб подавал одеваться. Телефонировать в такой час могли только из управления и непременно по какому-нибудь чрезвычайному делу.

      Слушая голос, взволнованно рокотавший в рожке, Фандорин все больше хмурил черные брови. Переменил руку, чтобы Маса просунул ее в рукав накрахмаленной рубашки. Покачал головой на штиблеты – камердинер понял и принес сапоги.

      Телефонировавшему Эраст Петрович не задал ни одного вопроса, сказал лишь:

      – Хорошо, Леонтий Карлович, сейчас буду.

      Уже одетый, на секунду остановился перед зеркалом. Причесал черные с проседью (про такие говорят «перец с солью») волосы, прошелся особой щеточкой по совершенно белым вискам и аккуратным усикам, в которых еще не было ни единого серебряного волоска. Поморщился, проведя рукой по щеке, но бриться было некогда.

      Вышел из квартиры.

      Японец уже сидел в авто, держа в руке дорожный саквояж.

      Самое ценное в фандоринском