Алмазная колесница. Борис Акунин

очевидно, еще переживая из-за пятнадцати рублей. На спутницу едва взглянул, хотя дама была хороша собой, даже не просто хороша, а хороша совершенно исключительно: акварельно-нежное личико, огромные влажные глаза из-под дымчатой вуальки, элегантный дорожный костюм перламутрового оттенка.

      Прекрасная незнакомка Рыбниковым тоже не заинтересовалась. На «здрасьте» холодно кивнула, окинула одним-единственным взглядом заурядную физиономию попутчика, его мешковатый китель, рыжие сапоги и отвернулась к окну.

      Раздался второй звонок.

      Изящно очерченные ноздри пассажирки затрепетали, губки прошептали:

      – Ах, скорей бы уж! – но адресовано восклицание было явно не соседу.

      По коридору, топоча, пронеслись мальчишки-газетчики – один из респектабельной «Вечерней России», второй из бульварного «Русского веча». Оба вопили во все горло, стараясь перекричать друг друга.

      – Скорбные вести о драме в Японском море! – надрывался первый. – Российский флот сожжен и потоплен!

      Второй орал:

      – Знаменитая шайка «Московских Лихачей» наносит удар в Петербурге! Раздета дама высшего света!

      – Первые списки погибших! Множество дорогих сердцу имен! Зарыдает вся страна!

      – Графиня Эн высажена из кареты в наряде Евы! Налетчики знали о спрятанных под платьем драгоценностях!

      Штабс-капитан купил «Вечернюю Россию» с огромной траурной каймой, дама – «Русское вече», но приступить к чтению не успели.

      Дверь внезапно открылась, и въехал огромный, не поместившийся в проем букет роз, сразу наполнивший купе маслянистым благоуханием.

      Над бутонами торчала красивая мужская голова с холеной эспаньолкой и подкрученными усами. Радужно сверкнула бриллиантовая заколка на галстуке.

      – Этто еще кто такой?! – воззрился на Рыбникова вошедший, и черные брови грозно поползли вверх, однако в ту же секунду, приглядевшись к неказистой внешности штабс-капитана, красавец совершенно на его счет успокоился и более вниманием не удостаивал.

      – Лика! – воскликнул он, падая на колени и бросая букет под ноги даме. – Я люблю всею душою одну лишь тебя! Прости, умоляю! Ты же знаешь мой темперамент! Я увлекающийся человек, я артист!

      Оно и видно было, что артист. Обладателя эспаньолки нисколько не смущала публика – а кроме выглядывавшего из-за «Вечерней России» штабс-капитана за интересной сценой наблюдали еще и зрители из коридора, привлеченные умопомрачительным ароматом роз и звучными ламентациями.

      Не стушевалась публики и прелестная дама.

      – Все кончено, Астралов! – гневно объявила она, откинув вуаль и сверкнув глазами. – И чтоб в Москве появляться не смел! – От умоляюще простертых дланей отмахнулась. – Нет-нет, и слушать не желаю!

      Тогда кающийся повел себя странно: не вставая с колен, сложил руки на груди и глубоким, волшебнейшим тенором запел:

      – Una furtiva lacrima negli occhi suoi spunto…

      Дама побледнела, заткнула ладонями уши, но божественный голос наполнил собою купе, да что купе – заслушавшись,