Алмазная колесница. Борис Акунин

одежду мнимого грузчика.

      – Вы тоже не похожи на п-пролетария, – парировал Эраст Петрович.

      Вагон был бескупейный, он представлял собой длинный проход с деревянными скамейками по обе стороны. В отличие от галдящей перронной публики, заложники сидели тихо – чувствовали близость смерти. Лишь откуда-то донесся женский голос, слезливо бормочущий молитву.

      – Тихо ты, идиотка, сейчас подорву! – крикнул юноша страшным басом, и молитва оборвалась.

      Опасен, крайне опасен, определил Фандорин, заглянув в расширенные глаза террориста. Не красуется, не истерику закатывает – в самом деле взорвет.

      – Из-за чего задержка? – спросил Эраст Петрович.

      – А?

      – Я же вижу: вы смерти не боитесь. Тогда чего тянете? Почему не раздавите взрыватель? Что-то держит вас. Что?

      – Вы странный. – Очкастый облизнул белые губы. – Но вы правы… Все не так. Все должно было не так… Задешево пропадаю. Обидно. И она десять тысяч не получит…

      – Кто, ваша мать? От кого не получит, от японцев?

      – Да какая мать! – сердито дернулся юноша. – Ах, как славно было придумано! Она бы ломала голову: кто, откуда? А потом догадалась бы и благословила мою память. Россия прокляла бы, а она бы благословила!

      – Та, которую вы любите? – кивнул Фандорин, начиная догадываться. – Она несчастна, несвободна, эти деньги спасли бы ее, позволили начать новую жизнь?

      – Да! Вы не представляете, какая мерзость эта Самара! А ее родители, братья! Скоты, сущие скоты! Пускай она меня не любит, пускай! Да и зачем любить живой труп, выхаркивающий собственные легкие? Но я и с того света протяну ей руку, я вытащу ее из трясины… То есть вытащил бы…

      Молодой человек простонал и затрясся так, что черная бумага зашуршала у него в руках.

      – Она не получит деньги, потому что вы не сумели взорвать мост? Или туннель? – быстро спросил Эраст Петрович, не сводя глаз со смертоносного свертка.

      – Мост, Александровский. Откуда вы знаете? Хотя какая разница… Да, самурай не заплатит. Я погибаю зря.

      – Значит, вы все это из-за нее, из-за десяти тысяч?

      Очкастый мотнул головой:

      – Не только. Я хочу России отомстить. Гнусная страна, гнусная!

      Фандорин опустился на скамейку, закинул ногу на ногу и пожал плечами:

      – Большого вреда России вы теперь нанести не сможете. Ну, подорвете вагон. Убьете и покалечите сорок бедных пассажиров третьего класса, а ваша дама сердца останется чахнуть в Самаре. – Он помолчал, чтобы молодой человек как следует вдумался, и энергично произнес. – У меня есть идея получше. Вы отдаете мне взрывчатку, и тогда девушка, которую вы любите, получит десять тысяч. А уж Россию предоставьте ее собственной судьбе.

      – Вы меня обманете, – прошептал чахоточный.

      – Нет. Даю слово чести, – сказал Эраст Петрович, и таким тоном, что не поверить было нельзя. На щеках бомбиста выступили пятна румянца.

      – Не хочу умирать в тюремной больнице. Лучше здесь, сейчас.

      – Это как вам угодно, – тихо сказал Фандорин.

      – Хорошо.