Тайна любви. Николай Гейнце

сжимал ему сердце.

      Он бежал на улицу, толкался среди прохожих, лишь бы не быть одному.

      В этом состоянии как-то машинально он вошел в один из подъездов дома по Литейной улице, по которой жил и сам, и, забравшись на второй этаж, нажал пуговку электрического звонка у парадной двери, на которой, как жар, сияла медная доска с выгравированной крупными черными буквами надписью: «Граф Владимир Петрович Белавин».

      Молодой чисто даже франтовато одетый лакей отворил дверь и на вопрос Караулова: «дома ли барин?» отвечал с приветливой улыбкой.

      – Пожалуйте, дома, в кабинет.

      Снявши с помощью лакея свое пальто, Федор Дмитриевич вступил в гостиную, убранство которой, несмотря на дороговизну и изящество, носило неуловимый отпечаток жилища холостяка.

      Отпечаток этот, быть может, состоял в слишком симметричной расстановке мебели, отсутствии оживляющих вязаний и мелочей, этих следов женской заботливой руки, и в присутствии слишком большого количества шитых подушек на диванах, сувениров более или менее мимолетных любовных интриг.

      Из гостиной дверь вела в кабинет, тоже слишком вылощенный и прибранный, с чересчур тщательно и аккуратно заставленным письменным прибором и другими атрибутами письменным столом, чтобы признать его за кабинет делового человека.

      При входе в кабинет Караулова граф Белавин вскочил с оттоманки, на которой лежал с газетой в руках.

      – Наконец-то! Давно приехал? Я уже три дня думаю о тебе и досадую на твое отсутствие…

      Приятели обнялись и расцеловались.

      – Садись, голубчик, садись, если бы ты знал, как я рад тебе… Мое счастье без тебя не было полно… Сам подумай, Орест женится, Пилада – нет…

      – Женишься… ты!.. – произнес с удивлением Федор Дмитриевич и даже отделился от спинки кресла, на которое сел, поздоровавшись с хозяином.

      – Женюсь, дружище, женюсь… ты, конечно, удивлен, но увы, любовь не свой брат… не кочерыжка, не бросишь, как говорит «золотая Мина», знаешь ее… Впрочем, что я спрашиваю вегетарианца о вкусе рябчика с душком.

      Граф расхохотался, но тотчас оборвал свой смех, взглянув на Караулова.

      Последний сидел угрюмо сосредоточенный, видимо, далеко не склонный разделять веселость своего друга.

      – Женюсь, дружище, женюсь… и ты, конечно, не откажешься быть моим шафером…

      – Прости, но я не могу исполнить твоей просьбы…

      – Не могу… Почему? – с тревогой в голосе спросил Владимир Петрович.

      Вдруг взгляд его упал на рукав форменного сюртука Караулова, на котором была черная перевязь.

      – Ты в трауре?.. Ужели… твоя мать….

      – Увы…

      – Когда же?

      – Всего три недели тому назад она тихо угасла.

      – Святая старушка, – взволнованно произнес даже Белавин.

      Караулов в коротких словах передал своему другу тяжелое лето, проведенное им около матери, и подробности катастрофы.

      – Но я попрошу отложить свадьбу, – воскликнул граф, – на полгода,