Тайна высокого дома. Николай Гейнце

кровавая галлюцинация продолжались с Петром Иннокентьевичем лишь несколько минут. Он встал с кресла, спустился вниз и прошел в свой кабинет, куда за ним последовал и Иннокентий Антипович, решив не оставлять его одного, хотя бы ценою запущения дел в приисковой конторе.

      Эта мысль пришла ему в голову, как помнит читатель, когда он вышел во двор, чтобы идти в контору.

      «Дело не медведь – в лес не убежит!» – решил он и вернулся домой как раз ко времени, чтобы удержать руку разгневанного отца, готового стать дочереубийцей.

      Петр Иннокентьевич не заметил шедшего по его пятам своего друга. Он сел к письменному столу, вынул револьвер и положил его перед собою.

      – Что ты хочешь делать? – испуганно вскрикнул Гладких, кладя руку на плечо Петра Иннокентьевича.

      – А, и ты здесь! – с горечью засмеялся последний и затем продолжал: – Я жду полицию! Не думаешь ли ты, что я позволю себя арестовать, как подлого убийцу, что я отдамся им живым. Я тебе сказал: «я сам свой судья». Полиция может прийти, но возьмет лишь мой труп.

      – Но ведь еще никто ничего не знает! – воскликнул Иннокентий Антипович. – Никто еще тебя и не заподозрил.

      – А эта подлая мразь, которую я прогнал, разве ты думаешь не пойдет доказывать?..

      – Петр! Что ты говоришь! Даже думать это – бесчестно.

      Толстых пожал плечами.

      – Она поступила бы только справедливо, – глухим голосом сказал он. – Я убил ее любовника, и она бы отомстила!

      – Петр! – уже с сердцем начал Иннокентий Антипович. – Это уже слишком, чересчур слишком! Ты без сожаления, как собаку, прогнал свою дочь из дому и теперь клевещешь на нее… Я знаю тебя за злого, злопамятного, горячего человека, за человека страшного в припадках своего бешенства, но теперь ты дошел до низости… Несмотря на мою преданность и любовь к тебе, я сегодня тебя не уважаю, не уважаю первый раз в жизни…

      Гладких вышел из кабинета, сильно хлопнув дверью.

      Огонь в глазах Толстых вдруг потух. Он взял со стола револьвер, бросил его в ящик стола и запер последний. Иннокентий Антипович на этот раз покорил его.

      Гладких, между тем, вышел в кухню, чтобы задним ходом пройти во двор, и в кухонных сенях столкнулся с Егором Никифоровым. Последний имел какой-то усталый, растрепанный вид.

      – Откуда ты в такую рань? – спросил его Иннокентий Антипович.

      – Мне бы повидать надобно Марью Петровну, от жены…

      – Что? Значит, можно тебя поздравить…

      – Нет еще… Тут так, одна просьба.

      – Жаль, что ты не пришел пораньше…

      – Я думал, что приду слишком рано… Я знаю, что барышня встает позднее…

      – Обыкновенно, но сегодня она принуждена была выехать с рассветом.

      – Выехать, – растерянно повторил Егор Никифоров, и его лицо выразило нескрываемое удивление. – Я вчера говорил с нею, и она мне ничего не сказала, напротив, в воскресенье хотела зайти к Арине.

      – Это объясняется очень просто. Письмо, которое заставило ее уехать, пришло поздно вечером.

      Егор Никифоров продолжал растерянно вертеть в руках свою шапку.

      – А скоро