Тайна высокого дома. Николай Гейнце

вы добрая, барышня! Если кто-нибудь должен быть счастлив в жизни, то, наверное, это вы.

      Марья Петровна вздохнула.

      Егор Никифоров встал, поднялся по ступенькам крыльца и поставил ружье в кухонных сенях и около него положил сверток.

      – Прощенья просим, барышня, – вышел он из сеней, – время уже к вечеру, а мне надо еще сходить на мельницу, – не ближний свет, за мукой, я и ружье здесь оставлю, а то придется нести мешок на спине, так оно только помешает, а на обратном пути захвачу его. Пусть тут лежит и сверток.

      – Нет, тогда я лучше сама занесу его Арине в воскресенье.

      – Будь по вашему, милая барышня, до свидания. Я скажу Арине, что вы об ней подумали.

      С этими словами он надел шапку и ушел со двора.

      Марья Петровна вошла в сени, взяла сверток и вошла с ним в дом.

      Время на самом деле близилось к вечеру. После вечернего чая молодая девушка ушла в свою комнату и там с нетерпением стала ожидать приближения ночи. Она чутко прислушивалась к движению в доме, дожидаясь, когда все уснут, чтобы незамеченной проскользнуть на свидание.

      Черный большой платок, который она накидывала на себя, уже лежал приготовленный на стуле.

      Молодая девушка потушила свечу, чтобы в доме подумали, что она уже легла спать.

      В темной комнате продолжала она прислушиваться к голосам людей и к их движению в доме, но вот, мало-помалу, все смолкло. Часы пробили одиннадцать.

      Час свидания настал.

      Молодая девушка была убеждена, что все заснули в доме. Но она ошибалась. Двое людей бодрствовали и дожидались этого часа, так же как и она…

      Эти люди были ее отец и Иннокентий Антипович Гладких.

      Марья Петровна закуталась в платок и осторожно выскользнула из своей комнаты. Тихо, чуть дыша, спустилась с лестницы, прошла через столовую в кухню, неслышно отодвинула засов двери и выскочила на задний двор.

      Ночь была лунная. Как тень направилась она к садовой калитке и исчезла в саду, чтобы аллеей добраться до другой калитки, выходившей на берег Енисея.

      Почти следом за ней выскочил из своего кабинета Петр Иннокентьевич и так же осторожно, как и она, прошел через несколько комнат в кухню. Если бы он посмотрел в эту минуту на себя в зеркало, он не узнал бы себя. Он был бледен, как мертвец.

      Марья Петровна впопыхах забыла затворить за собою дверь, и лунный свет, падая в сени, осветил стоявшее в них ружье.

      У Толстых мелькнула роковая мысль. Он схватил ружье и выбежал на двор.

      У крыльца стоял Иннокентий Антипович.

      – Петр, куда ты? – загородил он ему дорогу.

      – Пусти меня, не твое дело!

      – Нет, я тебя не пущу.

      – Пусти, говорю тебе, прочь с дороги! – с пеной у рта, задыхающимся голосом прохрипел Толстых.

      – Нет!

      – Несчастный! – простонал Петр Иннокентьевич и с необычайной силой раздраженного до бешенства человека схватил своего друга за горло и отшвырнул в сторону.

      Гладких ударился головой