Вдали от безумной толпы. Томас Гарди

следами времени, сколько следствием долгого недоуменного глядения на далекие предметы. Мысль о Мэриэнн Мани улучшала расположение духа, а желание описать ее словесно неизменно воскрешало в памяти образ сушеного нормандского яблочка.

      – Погоди-ка минутку, не скреби! – крикнула Батшеба через дверь. – Я слышу какой-то шум.

      Мэриэнн замерла. Со стороны парадного входа раздавался стук лошадиных копыт: видно, всадник, пустив коня шагом, въехал в ворота и проследовал к крыльцу по замшелой тропе, давно от этого отвыкшей. В дверь постучали тростью или рукояткой хлыста.

      – Ну и дерзость! – негромко проговорила Лидди. – Взять вот этак и протопать прямо к дому! Чего бы ему у ворот не остановиться?.. Ах, Боже мой! Да он джентльмен! Я вижу шляпу!

      – Тихо! – сказала хозяйка. Лидди умолкла, однако не перестала выражать свое беспокойство красноречивым взглядом. – Отчего это миссис Когген не идет открывать? – Стук зазвучал решительнее. – Мэриэнн, ступай ты! – распорядилась Батшеба, трепеща под натиском предчувствий романтического свойства.

      – Мэм, я ж в такой грязище вожусь!

      Взглянув на Мэриэнн, Батшеба предпочла не настаивать.

      – Тогда ты, Лидди, ступай и отвори.

      Лидди подняла руки, по локоть покрытые пылью от хлама, который она разбирала вместе с госпожой, и устремила на последнюю умоляющий взгляд.

      – Ох, миссис Когген наконец-то идет! – сказала Батшеба с облегчением.

      Дверь отворилась, и низкий голос спросил:

      – Дома ли мисс Эвердин?

      – Пойду погляжу, сэр, – ответила миссис Когген и через минуту была уже наверху.

      Эта почтенная служительница, с виду женщина крепкая и здоровая, имела не один голос, а несколько, и каждый предназначался для выражения определенного чувства. Кроме того, она умела с поистине математической точностью орудовать шваброй и перевертывать блинчики. Сейчас ее руки были белы от муки, а с ладоней свисали клочки налипшего теста.

      – Вот жизнь окаянная! – посетовала миссис Когген. – Пудинг спокойно не приготовишь! Только заведешь – или нос зачешется (а у меня мочи нет чесотку терпеть), или постучать кто вздумает. Мисс Эвердин, там к вам мистер Болдвуд приехал.

      – Я не могу принять его в таком виде! – тотчас ответила Батшеба, ибо платье для женщины есть неотделимая часть ее самой, и любой изъян в наряде воспринимается ею столь же трагически, как грязь или рана, безобразящая лицо. – Что же делать?!

      У фермерш Уэзербери не в обыкновении было сказываться отсутствующими, посему Лидди предложила:

      – А вы скажите, что запылились чуток и сойти не можете.

      – И впрямь! Чем не ответ? – согласилась миссис Когген, поразмыслив.

      – Просто передай, что я не могу сейчас его принять. Этого довольно.

      Спустившись, миссис Когген сказала, как ей велели, но от себя все же прибавила:

      – Хозяйка бутылки вытирает, сэр, и вся перепачкалась.

      – Что