Вдали от безумной толпы. Томас Гарди

велика!

      – Что ж, попробую, – произнесла она довольно робко. – Но если я думаю на открытом воздухе, мои мысли разлетаются.

      – И все же попытайтесь.

      – Дайте мне время.

      Батшеба отворотила лицо от Габриэля и устремила взор вдаль.

      – Я сделаю вас счастливой, – сказал Оук, глядя поверх куста на ее затылок. – Через год или два мы сможем купить фортепьяно – нынче у многих фермерских жен оно имеется. А я подучусь на флейте, чтобы играть с вами по вечерам.

      – Да, было бы славно.

      – А еще мы купим маленькую хорошенькую двуколку за десять фунтов для поездок на рынок, насадим цветов, заведем птиц: курочек и петухов – от них ведь в хозяйстве большая польза, – продолжал Габриэль, балансируя между поэзией и практицизмом.

      – И это мне по нраву!

      – А еще у нас будет парник для огурцов, как бывает у леди и джентльменов.

      – Да!

      – А когда мы поженимся, об этом напишут в газете!

      – О, как чудесно!

      – А потом о рождении наших детишек! А дома, у камина, лишь только вы подымете взгляд от огня – я тут как тут перед вами, а я подыму взгляд – передо мною вы.

      – Довольно! Не говорите непристойностей!

      Лицо Батшебы помрачнело, и несколько мгновений она молчала. Габриэль все смотрел на красные ягоды, разделявшие их, и в дальнейшем остролист прочно связался в его сознании с предложением руки и сердца. Наконец девушка повернулась к нему и решительно произнесла:

      – Нет! Ничего путного из этого не выйдет. Я не хочу за вас замуж.

      – Попытайтесь представить…

      – Я пыталась все время, пока думала. В замужестве есть своя прелесть: люди заговорят обо мне, и я буду торжествовать, словно настал мой триумф. Но муж…

      – Что ж плохого в муже?

      – Ах, он всегда будет рядом, как вы давеча сказали. Куда я ни погляжу – всюду будет он.

      – Непременно будет. То есть я буду.

      – В том-то и дело. Я не прочь быть невестою на свадьбе, только лучше, если свадьба без мужа. Коли женщина не может покрасоваться перед людьми одна, то я не выйду замуж. По крайней мере, теперь не выйду.

      – Что за глупости вы говорите! – Столь суровая оценка ее слов побудила Батшебу с гордым видом отпрянуть назад. – Клянусь душою и сердцем, – продолжал Габриэль, – ни от одной другой девицы не услышать менее вздорных речей! Дражайшая моя, – прибавил он, смягчившись, – будьте же умнее! – Фермер издал вздох неподдельного огорчения – столь глубокий и шумный, будто вздохнул сосновый лес. – Чем я вам не нравлюсь? – вопросил он, тихонько обходя куст, чтобы стать с Батшебою рядом.

      – Я не могу за вас выйти, – отвечала она, отступая.

      – Но отчего?

      Утратив надежду приблизиться к ней, Оук стал неподвижно и, как раньше, устремил на нее взгляд поверх куста.

      – Я не люблю вас.

      – Да, но…

      Батшеба зевнула почти совсем незаметно, так что это отнюдь не было неучтивостью, и вновь произнесла:

      – Я вас не люблю.

      – Зато