Меблированная пустыня (сборник). Леонид Финкель

что я тебе сказал? На улицах все плачут. Море молодежи. Море свечей…

      Я вспомнил, что в нагрудном кармане премьера найден листок с текстом песни о мире. Весь, как и положено, в крови. Все красиво. Будто бы готовили, как церемонию открытия новой тюрьмы «Цальмон». «Это мой самый счастливый день, – сказал Рабин бывшему мэру Тель-Авива Шломо Лахату, по прозвищу Чича. – Самый счастливый…»

      Я молчал.

      – Запомни, в этой стране все меняется в одну секунду… Вчера правые уже почти одолели нас. И вот, пожалуйста, где, с какой стороны теперь качели?

      – А вдруг качели качнутся в другую сторону?

      – Нет, теперь уже нет. Запомни, это надолго… Шалом, друг…

      И он радостно засмеялся.

      – Да… Новый анекдот знаешь? Если Переса убьют на площади Рабина, как назовут площадь?» И выждав мгновение, членораздельно произнес: «Площадь Царей Израилевых». – И снова стал хохотать. От его смеха, кажется, дрожала трубка. Дрожание высекало искры, и я вдруг увидел через стекло, как края неба заалели, точно от далекого пожара. Где-то далеко занялось пламя у пределов пустыни и кидало в глубь ее тихие красноватые отблески. Пламя все росло и все ярче становилось оно по краям неба, и огненным кольцом охватило оно пустыню, становилось багрянее и жарче. Я видел, как перед лицом огненного неба простиралась пустыня…

      – Ну, – не успокаивался Моте, – за кого ты будешь теперь голосовать? Так я тебе скажу: голосуй за Переса…

      – Почему?

      – Чтоб все взорвались!

      И он снова расхохотался.

      А через полчаса позвонила Она.

      – Ты смотришь телевизор?

      – Да, но вижу только тебя…

      В трубке хихикнули. Потом с надеждой замолчали. Других слов у меня в запасе не было, и о чем с ней говорить – я не знал. Что-то начал лепетать про траур и тут же вспомнил хамский анекдот про «медленно и печально»…

      – Хорошо – сказала она. – О'кей. Будет хорошо…

      – Когда? – спросил я.

      И она серьезно ответила:

      – После праздников…

      – Каких праздников? – закричал я. – Разве похороны премьер-министра – праздник?

      Но она уже положила трубку.

      На экране телевизора крупным планом показывали горящую свечу. Пламя колыхалось и размягчало воск.

      Загудела сирена.

      Часы показывали два.

      Глаза мои слипались от бесконечного свечения телевизора.

      Толпа короновала мертвого царя Ицхака.

      3

      У меня неудачи, безработица, сплошное безденежье, хворь. В довершение куда-то сгинула третья или четвертая жена. И если с последним меня можно только поздравить, то все предыдущее вызывает острое злорадство некоторой части еврейской общественности: «Неудачи? Болезнь сердца? И ни одного шекеля?… Как говорится, так и надо… Наша взяла…»

      Но до того была зависть: вот ведь, не пропал в свои пятьдесят с хвостиком на Святой земле, а еще начеркал да издал роман на денежки Рабина, да с его предисловием и пожеланием