На круги своя (сборник). Мария Метлицкая

двери.

      Она обернулась, глянула ему в глаза, побледнела, но в комнату зашла.

      Он вошел следом и закрыл дверь.

      – Ложись, – кивнул он на кровать.

      – А… ты? – тихо спросила она.

      – А я тут, в креслице, – усмехнулся он.

      Креслице было старое, драное и колченогое. Она с сомнением посмотрела на него и покачала головой.

      Потом подошла к его кровати, легла к стене, отвернулась и глухо сказала:

      – Ложись. Места хватит.

      И почему-то громко вздохнула.

      Он быстро лег, стараясь не касаться ее тела, но она чуть подвинулась к нему и спустя пару минут обернулась.

      – Ты… уверена? – хрипло спросил он, боясь на нее посмотреть. – Не пожалеешь?

      – Да, уверена, – коротко ответила она. – И уж точно, – тут она усмехнулась, – уж точно не пожалею!

      После той ночи она оставалась часто. Они ничего не обсуждали, не разговаривали на тему их отношений, хотя он все ждал, что она – впрочем, как и все женщины, – спросит однажды: а что будет дальше?

      Ожидая ее, он лежал в постели и смотрел в потолок. Она, обиходив тетку, тихо прикрывала дверь, стягивала платье и белье, аккуратно раскладывала вещи на стуле, и, подавляя тяжелый вздох, шлепая босыми ногами, шла к нему.

      Он видел в темноте ее белое, словно фарфоровое, тело, светящееся белизной почти прозрачной кожи, крупную женскую зрелую грудь и волосы, которые она быстро, одним движением, мгновенно и легко распускала. Они мягко ложились на плечи и струились по узкой спине.

      Она осторожно ложилась с краю, они замирали, не смея дышать, но через пару минут он резко разворачивался, приподнимался на локте, и…

      Все это продолжалось недолго, месяца три с половиной или четыре.

      Кончилось лето, пролетел теплый и неожиданно солнечный сентябрь, и тут же начался холодный октябрь, обдав резкими ветрами и накрыв уже почти не проходящими, сплошными колючими ливнями.

      В октябре он так затосковал, что ежедневно бегал на почту и заказывал разговоры с матерью.

      Она умоляла его «досидеть до весны», боясь, что времени прошло слишком мало и что он вернется к «царице Тамаре». Та, по непроверенным слухам, была прощена и снова жила в Москве.

      Он рассмеялся, сказал, что это все «ее больная фантазия», возврата туда нет и не будет.

      Мать не верила ему, врала (он это чувствовал), что грузинский ревнивец его караулит по-прежнему, и умоляла не приезжать.

      Но в середине ноября он точно понял, что едет в Москву. Ничего не сказав матери, он стал собираться.

      Однажды Клавдия, его квартирная хозяйка, хитро прищурившись, спросила:

      – Лыжи востришь?

      Он дернулся и покраснел.

      – С чего вы взяли?

      Она махнула рукой:

      – А чему удивляться? Зиму ты тут не высидишь, знаю!

      – Все-то вы знаете, – буркнул он.

      Мучил его разговор с Ольгой. Были даже трусливые мысли просто сбежать. Без объяснений. Просто уехать, когда Клавдия уйдет на работу, и все. Просто и быстро. Главное – просто.

      Но не решался. Понимал, что с Ольгой надо поговорить. Только о чем?