Хочешь жить, Викентий?. Нина Орлова-Маркграф

всей этой «похоронной команды», как я злобно называл целую стаю врачей, каждое утро выпархивающую из Любочкиной палаты. Никто из них не надеялся – глупо было бы сказать – на ее выздоровление, но хотя бы – на улучшение… А профессор Петрушевский из института кардиологии даже называл точный срок – два с половиной месяца.

      «Тоже мне, Господь Бог! – бесился я в одиночестве. – Предсказатель! Самому-то тебе сколько осталось, старый комод?! Целый лист назначений! – сходил я с ума, проглядывая историю болезни. – А диагноз так и не выяснен!..»

      – Санечка, а я не верила, что на свете есть любовь… – шепчет Любочка, положив голову мне на плечо.

      – Как же нет, – бормочу я, целуя ее глаза, – когда тебя и зовут Любовь… Можно я потрогаю твои волосы? Они у тебя такие… сказочные…

      В это время в коридоре раздаются торопливые шаги.

      – Есть тут кто? – слышу я голос шефа, который дежурит с нами этой ночью.

      – Есть, – рванулся я к двери.

      Но он уже успел включить свет.

      – Что здесь делает больная? – Он хмуро смотрит на Любочку. – Ладно, об этом потом. В первой палате плохо больному Голикову, со стенокардией. Сделайте эуфиллин и дайте кислород.

      «Кислород-то зачем?» – думаю я.

      Набираю в шприц эуфиллин и бегу в первую палату.

      – Сейчас вам станет лучше, – говорю я Голикову, вынув иглу из вены.

      – Я знаю, – улыбается он белыми губами на синюшном лице, тяжело дыша. – Не в первый раз… Укольчики-то где учился ставить?

      – У меня просто рука легкая, – улыбаюсь я. – Сейчас кислород принесу.

      – Бог с ним, с кислородом, не надо. Уже прошло. Теперь буду спать, как Илья Муромец…

      – Я минут через десять зайду, посмотрю, – говорю я. – Спокойной ночи.

      Я прошел по палатам – все было тихо. Вернулся в первую – Голиков действительно спал. Хороший мужик. Сердечники вообще редко бывают занудами.

      Любочка по-прежнему сидела на кушетке и рассматривала тетрадь назначений.

      – Саша, мне укол вычеркнут, а Евдокия Петровна утром делала… Почему?

      – Потому что тебе его отменили уже после обеда, – на ходу придумываю я.

      Шею бы сломать этой Евдокии! Ведь еще вчера отменили!

      Я хотел отослать Любу спать, но вместо этого снова уселся рядом с ней, и теперь мы целовались уже при свете, пока на лестнице не послышались шаги Марьи Ивановны, возвращающейся из приемного покоя.

      – До утра, – сказал я.

      – Что это она тут делала? – поинтересовалась Марья Ивановна, выключая стерилизатор.

      – Снотворного просила – уснуть не может, – соврал я.

      Утром, на пятиминутке, шеф был злой, как дьявол. Сначала он дал нагоняй санитарке за то, что она спала ночью в коридоре на раскладушке, да еще и храпела. Потом отругал Марью Ивановну за то, что она слишком долго сдает сводки в приемный покой. И наконец добрался до меня.

      – Так! – сказал он. – Ну а теперь о нашем юном донжуане! – Он вперился в меня своими зенками. – Я здесь не позволю заводить шашни с больными!