По Корее, Маньчжурии и Ляодунскому полуострову. Николай Гарин-Михайловский

опять относит на прежнее место, а может быть, и на худшее.

      – Не везет, – разводит руками капитан.

      – Слава богу, что все целы.

      Оказывается, впрочем, не совсем все: у двух ноги перебило или помяло, у третьего, китайца, ребра.

      Наш доктор возится уже с ними.

      Ко всему дождь, как из ведра весь день, и мы все промокли, и сыро так, как будто бы мы уже сидим на дне реки. Вечер и ранний туман. Где-то далеко выдвинулась из мрака гора, и, освещенная отблеском зари, она кажется где-то в небе, светлое облако на этой горе – источник света.

      Мы в каюте. Ленивый разговор о прошедшем дне: поломки больше, чем думали сначала, – не только на корме, но и на носу сорвало все. Цепь на руле лопнула, ослабели блоки рулевые, что-то в машине, и поломаны колеса, дрова на исходе и нет провизии. Ездили за ней на другой пароход, но нигде ничего нам не дали.

      – На завтра хлеба больше нет, – говорит кухарка, – завтра – сухари.

      – Доктор, – говорит Н. А., – если вы мне не дадите кали бромати, я кончу тем, что двум сразу в морду дам…

      – Не советую, – методично отвечает доктор. – И, помолчав, говорит: – Побьют.

      Но Н. А. отчаянно машет рукой и говорит:

      – Пусть бьют, а все-таки дам.

      Разговор обрывается вдруг появлением H. E. Б. Общий радостный крик.

      Он приехал на пароходе «Посьет».

      – Ну, как же вы?

      H. E. сел, пригнулся, по обыкновению, и смотрит, точно соображает, как же действительно он?

      – Да ничего.

      – Много дичи настреляли?

      – Да я ведь не дичь стрелял, а рыбу ловил. Я ведь двенадцать сомиков поймал. Прихожу: уехали, говорит хозяйка. Я так и сел. Вот тебе и раз, думаю. Дал с горя себе слово никогда не удить рыбу.

      – Ну?

      – Ну, тут пришел Р.: объяснил. Я с горя и курить начал.

      H. E. в доказательство смущенно вынул и показал коробку папирос.

      – Ну, как же вы доехали?

      – Доехал, положим, хорошо. Р. – хороший он человек – сейчас же повел меня на пароход, представил всем.

      – Дамы были?

      H. E. отвечает не сразу, улыбается и нерешительно говорит:

      – Были.

      – Смотрите, смотрите, – говорит доктор, – он весь сияет.

      Совсем юное еще лицо H. E. действительно сияло. Голова его слегка ушла в плечи, он сидит и словно боится пошевелиться, чтобы не разогнать приятных воспоминаний. Только глаза, красивые, лучистые, смотрят, не мигая, перед собой.

      – Ну, рассказывайте же, молодой тюлень, – кричит доктор.

      – Да что рассказывать, – медленно, не торопясь начинает H. E., – видите, в чем дело. Ехала на том пароходе одна дама.

      – Гм… дама, – басом перебивает доктор и крутит усы.

      – Да не дама… дочь у нее, – смущенно дополняет H. E.

      – Дочь?.. Черт побери.

      – Четырнадцати лет.

      – Что? Ха-ха-ха. Вот так фунт…

      – Такая симпатичная, просто прелесть. Мы с ней рыбу удили.

      – После зарока-то?

      H. E. совсем смущен. Мы все хохочем.

      – Да