Шулмусы. Владимир Жуков

в подтверждение рассуждений своих поведаю я вам историю о квадрате, товарищи, и постараюсь явную несправедливость людей в отношении к четырёхугольнику этому, обиженному, исправить.

      I

      В одном из полков стратегической авиации, который на юге Советского Союза базировался, служил гвардии старший лейтенант Опысин Иван Николаевич, старший авиационный техник самолёта по электрооборудованию. Служба его к концу подошла. Документы вот уже неделю, как в Москву на увольнение отослали. Так что дослуживал на чемоданчиках, считай, офицер, ожидая своего приказа последнего. Процесс этот для технаря простого обычно около полугода тянется: медленно, словно тяжёлые танкеры в океане, плывут бумаги по тягучему и вязкому морю военной бюрократии. Знал то Иван Николаевич хорошо, ну и ждал себе завершения плавания того дальнего, понимая, что нельзя иначе, что всегда так было.

      Оставаться в стороне, по разумению Опысина, басурманской, не хотел он: к Волге русская душа тянулась, откуда и родом был. Когда в «Новостях» Саратов – слово заветное – слышал, чувствовал старший лейтенант, как сердечко веселее стучать начинает и организма поднимается тонус. Чем ближе к концу, тем чаще Волга во снах. То рыбачит, то с девками на лодке катается, то же гул гудков пароходных слушает.

      – Неужели когда-нибудь счастью этому сбыться-то суждено взаправду? – вслух подумал Иван Николаевич, когда сон вчерашний в мыслях смаковал сладко, столовую техническую после завтрака покидая.

      Старший техник самолёта по авиационным двигателям, гвардии старший лейтенант Фомин, следом за Опысиным из кормушки топавший, испугался даже, что коллега сам с собой бает:

      – Ты уж, Вань, потерпи, дружок, – посоветовал он Опысину, – загремишь, бедняга, в дурдом – ну, а там не лежат помалу. Там годищами психи маются: пять, десять, пятнадцать и до конца дней своих.

      Почесав затылок и улыбнувшись хитро, Фомин, после плотного обеда словоблудием распираемый, керосина ещё подлил:

      – А вообще-то, что тебе дурдом. Тебе он на руку. Каждый год в госпитале три процента к пенсии добавляет, пока не выберешь потолок, смело можешь лежать. Да и получка там не за хрен собачий исправно идёт. Красота, Ваня!

      Опысин покраснел, но промолчал, чувствуя, что и вправду с думками своими назойливыми может сойти с ума. «Хорошо, хоть со своего экипажа человек услыхал разговоры эти с самим собою, – подумал он, – а то б стыдоба – на весь полк прославился бы, будь чужой рядом. Фомин, хоть и балаболка, но грязь из избы не вынесет, свой экипажный друг».

      По мере удаления от столовой и особенно после того, как проезжающий мимо аварийный тягач с ног до головы густым солярочным дымом обдал техника, мысли в голове Опысина стали постепенно менять окраску с розово-облачной на серо-чёрную: «А вообще денёк нехороший сегодня. Дурацкий и противоречивый какой-то, – начал рассуждать он. – Вот Фомин, негодяй, кайф переломал только что. И утром, в капонире, пока вычислял в уме, сколько подъёмных дадут, в храп почти червонец продул. Нежась на чехле потом и глаза закрыв, лодку собственную представил, так за