Благородный Дом. Роман о Гонконге. Книга 1. На краю пропасти. Джеймс Клавелл

матери!

      – Врешь, ублюдок. У тебя и матери-то не было. Если не будешь говорить, отправишься в тюрьму лет на пятьдесят!

      – Клянусь, господин полицейский, клянусь всеми богами, что…

      – Шел бы ты со своим враньем, дерьмо. Кто платит тебе за это?

      По асфальту неторопливо вышагивал Армстронг, ощущая во рту сладкий, тошнотворный вкус добычи.

      – Так, – начал он по-английски, – что у нас здесь, сержант? – Он провел долгую ночь без сна и теперь, небритый, усталый, не расположен был слушать визгливые уверения механика в невиновности. Поэтому он негромко произнес на прекрасном гортанном кантонском: – Еще одно крошечное, незначительное слово, поставщик дерьма прокаженных, – и я прикажу моим людям попрыгать на твоем «потайном мешочке».

      Китаец замер.

      – Прекрасно. Имя?

      – Тань Шута, господин.

      – Ложь! Как зовут твоего приятеля?

      – Лим Тачжун, но он мне не приятель, господин. Я и не знал его до сегодняшнего дня.

      – Ложь! Кто заплатил тебе за это?

      – Я не знаю, кто платил ему, господин. Понимаете, он поклялся, что перережет…

      – Ложь! У тебя во рту столько дерьма, что ты, должно быть, бог дерьма собственной персоной. Что в этих свертках?

      – Я не знаю. Клянусь могилами моих…

      – Ложь! – Армстронг произносил это слово автоматически, прекрасно понимая, что без вранья здесь не обойдется.

      «Китаёзы не такие, как мы, – говорил его первый наставник, бывалый коп, дока во всем, что касалось Китая. – О, я не имею в виду, что все они люди нечестные, жулики или что-нибудь в этом духе, – просто они другие. Объясняясь с полицейским, китаец всегда говорит сквозь зубы и все время врет. Поймаешь негодяя с поличным, а он все равно будет лгать и выкручиваться, как смазанный жиром шест в куче дерьма. Они другие. Взять хотя бы их имена. У всех китайцев четыре различных имени: одно дается при рождении, другое – когда они достигают зрелости, третье – когда становятся взрослыми, а четвертое они выбирают себе сами. Когда они забывают одно, то, не моргнув глазом, добавляют другое. А сами их имена – господи помилуй! Китайцы называют себя лаобайсин – „старинная сотня имен“.[28] У них на весь Китай лишь сто основных фамилий, и из них двадцать звучат как Юй, восемь как Янь, десять как У, и бог знает сколько еще таких, как Пин, различных Ли, Чэнь, Цинь, Цзин, Ван и Фу. К тому же каждое из них произносится пятью различными способами, и одному Богу известно, кто есть кто!»

      «Стало быть, определить личность подозреваемого будет непросто, сэр?»

      «Отлично, юный Армстронг! Отлично, парень! У тебя может быть пятьдесят Ли, пятьдесят Чжанов и четыреста Ванов, и ни один не будет приходиться другому родственником. Господи помилуй! В этом-то и проблема Гонконга».

      Армстронг вздохнул. Прошло восемнадцать лет, но китайские имена понятнее не стали.[29] Кроме того, у каждого, похоже, имелось еще и прозвище, под которым он и был известен.

      – Как тебя зовут? – снова спросил Армстронг и даже не стал слушать ответ. –

28

Дословный перевод китайского выражения «народ», «простолюдины».

29

Китайские имена состоят из одного-двух иероглифов, и, в отличие от европейских личных имен, их может быть очень много. Иероглифы используются любые, и имена могут иметь самое различное значение. Называть детей в честь родителей, предков или исторических личностей не принято. У большинства китайцев есть «детское имя», которым их называют только родители, близкие и друзья. До начала XX в. по достижении совершеннолетия мужчины могли принимать «(бяо)цзы» – другие имена, под которыми они были более известны, выдающимся личностям присваивали посмертные, а правителям – храмовые имена.