Бремя колокольчиков. Алексей Марков

к кровати в монастырской келье. Сушняк и головная боль.

      Отвязали. Повели к владыке. «Как в кино», – подумал Николай, идя по длинным, со сводчатыми потолками, коридорам монастыря.

      Архиерей долго говорил, как он разочарован в Николае, чем тот отплатил ему за всю его владычную доброту, что он не представляет его более служителем вверенной ему епархии, но, поскольку он преисполнен христианского милосердия, то не будет запрещать Николая в служении, а только почислит его за штат.

      В Москву Николай вернулся в общем вагоне. Да и на это соборные отцы ему денег накидали втихаря от владыки.

      Анастасия приняла холодно: вчетвером в однушке и так тесно, а тут ещё один безработный, да ещё пьющий. Они и раньше-то почти не знали друг друга, а теперь и вовсе никакого взаимопонимания не выходило. Жена постоянно злилась и срывалась, а ему так была нужна её помощь…

      Николай, оглядевшись в столице, через полгодика смог устроится неофициально, как заштатник, к отцу Константину в храм. Больно уж тому понравился весёлый протодьякон с хорошим голосом.

      Пошла привычная жизнь: службы, праздники, застолья. А жена всё отказывалась исполнять супружеский долг. Говорила, что детей она больше рожать не может, а предохраняться старец запрещает настрого. Как-то Николай пришёл сильно пьяный.

      – Хочешь, *лядь, как в древности? Так получай домострой! – процедил Николай и взял жену силой.

      Наутро он извинялся, а она даже не плакала. Зло молчала и взглянула один раз только. У Николая всё сжалось: «Господи! Что я! До чего докатился!… Но и она – дура… Бред это всё какой-то».

      Он не раз то умолял простить, то пытался весело шутить, старался больше уделять время детям и помогать по дому. Ни тени прощения, ни намёка на хоть какой-то мир. Так жить он больше не мог. Боялся, что, выпив, либо с собой, либо с ней чего-нибудь сделает.

      Собрал вещи и ушёл жить к родителям.

      А тут со старыми, ещё институтскими, друзьями встречаться стал. Он всегда был любимчиком-балагуром. А многие однокашники его карьеру давно сделали, разбогатели. Стал протодьякон подгуливать с ними. И вкус анаши вспомнил, и кайф абсента познал. Само собой, и до девочек дошло…

      Через пару недель после той исповеди заходит протодьякон на Родительскую субботу на ранней литургии в алтарь. По расписанию он служить должен, но уже начали без него. А он и не торопится даже.

      – Отец Вячеслав, ты служишь? Слушай, я чё-та с ребятами вчера засиделся, в клуб ездили. Да… Послужи сам, а я те записки помогу прочесть, да пойду сосну перед поздней.

      – А? Соснуть?… Ну, сосни…

      – Эх, батя, при те, прям, ничё не скажешь!

      Записок было много. На помин на амвон⁷⁹ вышли все отцы и алтарники. Последним, в широкой греческой рясе, благоухая дорогим парфюмом, не торопясь вышел протодьякон. Глядя на него в упор отец Вячеслав загремел на весь храм:

      – Помяни, Господи, о здравии протодьякона Николая… Путешествующего… В Горний Иерусалим!

      Духовное трезвение или обновление ума

      Устало ты дышала и еле