Миры под лезвием секиры. Николай Чадович

камнях мостовой, или надеются, что за их спинами сейчас вырастут крылья.

      А потом случилось такое, чего не ожидал никто, даже не верящий ни в сон, ни в чох, ни в вороний глаз Зяблик. Когда до водосточного желоба осталось не больше шага, один из двоих, бежавший первым, прыгнул и, пролетев по воздуху семь или восемь метров, лягушкой распластался на покатой крыше противоположного здания.

      Раненый, похоже, собирался повторить трюк своего напарника, но в последний момент автоматчик успел-таки срезать его короткой очередью.

      Перед тем как нырнуть в слуховое окно, человек, перепрыгнувший улицу, сорвал свой колпак и помахал им, как флагом. На его голове, среди гривы нечесаных волос, сверкнули короткие золотые рожки.

      – Матерая с-сволочь! – Зяблик вскинул пистолет, но стрелять было уже не в кого.

      Снизу раздался пронзительный женский визг – не то Виолетты, не то Изабеллы. Верка визжать не умела: или глотку давно прокурила, или уже отвизжала свое, который год болтаясь с ватагой Смыкова.

      Спустя полчаса итоги схватки прояснились окончательно.

      Трое аггелов – если только это были действительно они – полегло в подвале, четвертый напоролся на пику в подъезде, пятый, нашпигованный пулями и осколками, разбился, упав с крыши (чуть ли не на голову Изабелле, которая и подняла визг), а шестой сбежал самым невероятным образом. Зяблик шагами измерил ширину улицы – получалось почти восемь метров, чуть меньше европейского рекорда, установленного в те времена, когда люди бегали и прыгали для собственного удовольствия, а не спасая свои шкуры.

      Уходя проходными дворами, шестой аггел наскочил на оставленного в оцеплении дружинника, вооруженного только топором. Сейчас этот неудачник (совсем еще молодой парень с едва пробившейся на лице щетиной) лежал в промежутке между двумя проржавевшими мусорными баками, неестественно вывернув на сторону голову, державшуюся, наверное, только на лоскутьях кожи. Кровь, добытая из его перерезанного горла, понадобилась ангелу, чтобы оставить на стене малопонятный автограф: «Зяблик. Кузнец помнит о тебе!»

      Пока Изабелла выла над покойником, приходившимся ей какой-то дальней родней, Виолетта ошарашенно спросила:

      – Что это хоть за Кузнец такой?

      – Каин, Кровавый кузнец, – неохотно ответил Зяблик. – Они же, гады, на Каина молятся. Ты что, не знала?

      – Откуда ей знать? – заметил Смыков, старательно перерисовывая надпись в свой блокнот. – У нее, не в пример некоторым, среди аггелов приятелей нет.

      Зяблик уставился на Смыкова долгим взглядом, в котором неизвестно чего было больше – удивления или жалости. Так смотрят на прокукарекавшего поросенка или на хрюкающего петуха. Потом Зяблик сказал:

      – Ты, что ли, оцепление расставлял? И как же это тебя угораздило на самое бойкое место шкета безоружного сунуть?

      – Не надо, братец вы мой, валить с больной головы на здоровую, – отозвался Смыков. – Сами же упустили преследуемого, а признаться в этом не хотите.

      – Я упустил? –