Я ─ осёл, на котором Господин мой въехал в Иерусалим. Владимир Шеменев

на ликующую толпу. – Ничего подобного я раньше не видел». Праздничное шествие взбудоражило город, в то время как полагалась провести неделю в подготовке к Пасхе – в посту и молитве…

      Учитель поднял руку – и вся толпа замерла, ловя каждое его слово:

      – Вот, мы восходим в Иерусалим, и Сын Человеческий предан будет первосвященникам и книжникам, и осудят Его на смерть, и предадут Его язычникам, и поругаются над Ним, и будут бить Его, и оплюют Его, и убьют Его; и в третий день воскреснет¹⁴⁷.

      Но люди ничего не поняли и от этого еще больше возликовали. «Осанна в вышних, грядый на небесах!» – толпа загудела, размахивая руками. Ударили в барабаны, бубны, загремели трещотки, завыли трубы и рога. Ученики же его в один голос вскричали: «Благословен Царь, грядущий во имя Господне! Мир на небесах и слава в вышних!», – чем еще больше завели ликующую толпу.

      И тут же со стен в ответ раздались сначала нестройные, но потом всё более организованные и слаженные голоса фарисеев. Сложив руки рупором, забравшись на самые зубцы, они закричали: «Учитель! Запрети ученикам Твоим».

      Он сказал тихо, но так, что услышали все. И те, кто шел рядом, и те, кто стоял на стенах, башнях, крышах, на окрестных холмах; и приветствующие его, и злобствующие на него.

      – Сказываю вам, что если они умолкнут, то камни возопиют, – глядя на город, Он заплакал. – О, если бы и ты хотя в сей твой день узнал, что служит к миру твоему! Но это сокрыто ныне от глаз твоих¹⁴⁸…

      И мы вошли в Иерусалим!

      – Сбылось пророчество! – буркнул я, машинально, сам того не замечая, издав тихое ослиное «Иааа…».

      И тут произошло то, чего я никак не ожидал. Рука того, кто ехал на мне, легла на мой загривок. От неё исходило необыкновенное тепло. Блаженство разлилось по всему моему телу, проникая до самых кончиков отросшей за зиму шерсти.

      Я понял, что нет ничего вечного на земле. Трон из слоновой кости развалился, камни выпали из диадемы, а саму диадему украли воры, расшитые подушки поела моль, а я из великана, попирающего миры, превратился в груду костей…

      Уши обвисли, на глаза навернулись слезы. За какое-то мгновение я проникся никчемностью своих мечтаний, всей суетностью земной жизни. Зачем мне богатства, зачем услада, если там, на Небесах, истинная жизнь? Как туда попасть, я не знал, но это знал мой Господин. Я вспомнил слова из псалма, который по ночам пела Сара, и тихо запел, бормоча себе под нос: «Возлюблю тебя, Господи, крепость моя! Господь – твердыня моя и прибежище мое, Избавитель мой, Бог мой, – скала моя; на Него я уповаю; щит мой, рог спасения моего и убежище мое. Призову достопоклоняемого Господа и от врагов моих спасусь¹⁴⁹».

      Тут я вздохнул, отчего получил немой укор от Сары в виде её болтающейся из стороны в сторону головы. Но мне было всё равно, что думают обо мне люди. Я сделал свой выбор. Я пойду за Господином моим хоть на край света – хоть в Египет, хоть в Рим, и если надо – приму…

      Немного замялся, страшась того, что должен был сказать. Подумал, что Господин милостив и не допустит погибели моей, когда