Страж могил. Михаил Кликин

какое-то время смотрел на огонек, размышляя о том, верно ли он поступит, рассказав жителям деревни обо всем, что узнал в эту ночь. Он был спокоен, злые слова Дилы нисколько его не задели.

      Ну разве только совсем немного…

      Он положил ладонь себе на грудь, прижал крепко, почувствовал, как бьется сердце. Сказал негромко:

      – Ты сама виновата, Дила. Нельзя убивать живых, – и снова вспомнил Стража Могил…

      38

      – Нельзя умерщвлять живых, – любил приговаривать Страж. – И нельзя оживлять мертвых. Убийцы и некроманты – люди, которые нарушают эти правила, – поступают одинаково плохо…

      У Стража было много правил. Некоторые были бесспорны, некоторые казались несправедливыми, а некоторые – просто глупыми.

      – Нельзя топтать траву на Кладбище, – часто повторял он, сурово хмурясь. А сам, как придется, подолгу бродил по зеленым буграм могил, выискивая среди ровной травы редкие распустившиеся цветки.

      Страж был одинок, и поэтому он любил разговаривать с цветами.

      – Не топчите траву! – строго наказывал он своим редким гостям. – И ни в коем случае не рвите цветы на могилах! Я знаю их всех…

      Страж был немного странный. Он в одинаковой степени любил все живое и все мертвое…

      39

      Ночь кончилась, когда погас светильник.

      Осторожный рассвет запустил свои тонкие хилые щупальца в дом, растекся по стенам и потолку, понемногу вытесняя прячущуюся в углах тьму, коснулся лица охотника.

      – Доброе утро, – сказал Гиз, поднимаясь. – Пора начинать охоту…

      Никого не встретив, сам отперев входные двери, он вышел на крыльцо. Потянулся, глядя в сторону багровеющего востока.

      Солнце вот-вот должно было взойти.

      Гиз спустился с крыльца, нагнувшись, зачерпнул горсть росы, умыл ею лицо.

      На дороге пока никого не было. То ли селяне опаздывали, то ли вовсе решили не приходить.

      Гиз пожал плечами – он не особенно рассчитывал на их помощь. Да и какой помощи можно от них ждать?

      – Прийдется искать самому, – сказал охотник и подошел к месту, где вечером поставил свои силки.

      Ловушки на месте, конечно же, не было – ее унес на себе мертвяк. Только несколько колышков-растяжек высовывались из земли, змеей вился обрывок кожаного ремня с головой-бубенчиком, да шевелились под ветром пестрые петушиные перья.

      Охотник присел, осмотрелся внимательно, читая следы.

      Все произошло, как и предполагалось. Мертвяк, услышав звяканье, заметив движение, свернул к расставленным силкам. Почуял свежую кровь, шагнул в ловушку – проволока тут же спутала его ноги; большие рыболовные крючки, словно колючие семена череды, вцепились в одежду, в кожу, в мясо. Мертвяк запнулся, упал, выдрав из земли большую часть колышков. Лежа, схватил петуха, заворочался, пытаясь встать на ноги, запутался еще больше в ремнях и проволоке, еще крепче насадил себя на многочисленные острые крючья. Все же поднялся, разорвав несколько ремней, не замечая ни боли, ни мешающих двигаться пут, не обращая