Девять рукописей. Владимир Попов

сонет

      «Над Ратушей проплыли облака».

      На площади было тихо:

      ворковали голуби,

      воды фонтана пели

      торжественную песню,

      и только два оболтуса —

      конопатые отпрыски

      кондитера Любке —

      горланили во всю мощь

      папину песню:

      «Тройе либе бис пум грабе…»

      и швыряли в Поэта

      огрызками яблок…

      Подъехал автобус,

      и из него вышла

      девушка с цветами.

      Из автобуса вышли

      и другие люди, но

      Поэт увидел только её:

      в лёгком голубом платье,

      с букетиком сине-рыжих цветов,

      вся солнечно-загорелая,

      она сама была

      словно прекрасный цветок.

      Стоит только

      один раз

      взглянуть на неё —

      и ты в её власти.

      Во власти красоты!

      А уж если

      она улыбнется Вам,

      то Вы, как единороги,

      становитесь на колени

      и целуете её босоножки.

      Стоит увидеть

      её один раз —

      и хранишь образ

      всю жизнь,

      словно последнюю спичку

      в непролазной тайге.

      Возле неё,

      как шмель,

      вертелся и жужжал

      длинноносый субъект

      с острыми глазками…

      – Добже!

      – Добже, пани Эльжбетта.

      Она отмахнулась от него,

      как от насекомого,

      и пошла к памятнику.

      Она посмотрела на Франсуа,

      подмигнула ему

      и рассмеялась

      звонким смехом —

      степным колокольчиком.

      Она погладила кошку,

      и Крошка Доррит

      изящно

      выгнула спинку.

      – Сколько стоит? —

      она взяла книжку.

      – Один поцелуй, —

      сказал Бедный Поэт

      и нахмурился.

      Смотреть так близко

      в её синие глаза

      было невозможно —

      пропадёшь навсегда…

      Она нагнулась

      и поцеловала Поэта,

      и этот

      влажный поцелуй

      долго-долго

      оставался

      на его губах.

      Она уходила,

      но потом вернулась,

      поцеловала цветы

      и протянула их Поэту.

      Всё! Финита!

      Ох, уж эти полячки!

      Вспомните гоголевского Андрия,

      вспомните пушкинскую

      Марину Мнишек,

      и вы поймете,

      что нет прекраснее

      на этом белом свете

      польской колдовской красоты!

      Автобус уехал…

      И, видя печальное

      лицо Поэта,

      Крошка Доррит

      обняла его

      обеими лапами за шею

      и прижалась мордочкой

      к его кадыку.

      3.

      Прошло полгода…

      И вот,

      как-то по весне

      у памятника Франсуа

      восседали наши знакомые:

      Бедный Поэт,

      Крошка Доррит

      и Злая