Слово и событие. Писатель и литература (сборник). В. В. Бибихин

и граница, ночная сторона постоянный спутник всякого, и несчастен тот, кого вечная тень пугает как овчарки и сквозняк. Он – «полуживой», но не оттого просит милостыни у тени, а наоборот, он такой, потому что не вобрал ее в полной мере и без нее едва живет. Отодвинь пишущий от себя всё это решительно полуживое существование, не включи мглу, голод, нищету в роскошь своего бытия, он не сказал бы что «мы с временем соседи» и что

      Я… сердцевины часть

      До бесконечности расширенного часа.

      «Расширенный час» записи 9–11-го февраля 1937-го (мы говорим записи, не стихотворения, помня, что Мандельштам «работал с голоса») – то же самое, что в другой записи того же года «пламенных лет стая» и «бесчисленные друзья», одинаково насыщенные расширенным часом, «океан братских очей», куда поэт упадет «тяжестью всей жатвы, сжатостью всей рвущейся вдаль клятвы». Поэтическая пахота («я запрягу десять волов в голос») идет под угрозой.

      Если б меня наши враги взяли

      И перестали со мной говорить люди…

      Можно говорить без если, они и перестали.

      Если б лишили меня всего в мире –

      Права дышать и открывать двери

      И утверждать, что бытие будет

      И что народ, как судия, судит…

      Брошеность, доходящая до высшей меры, когда принята, вовсе не выводит из времени.

      Как дерево и медь – Фаворского полет,

      В дощатом воздухе мы с временем соседи…

      Днем раньше начала этой группы воронежских записей Мандельштам уже ставил себя рядом с художником в середине времени.

      Как светотени мученик Рембрандт,

      Я глубоко ушел в немеющее время…

      Для полноты надо чтобы многое с человека осыпалось или было бы уж пусть хоть насильственно содрано как одежда. Надо чтобы он взял себя вместе с пределом, границей, имена которой нищета, сон, смерть, молчание. Если он не поддастся панике, у него откроется второе дыхание. Или впервые откроется дыхание.

      И раскачав в колокол стан голый,

      И разбудив вражеской тьмы угол,

      Я запрягу десять волов в голос…

      Не обязательно он оставлен голым врагами. Человек мог сам пойти навстречу своей простоте, щедрой нищете. О новом голосе говорится грамматически в будущем времени, но он уже умел звучать мощнее всех громкоговорителей страны. В своей нищете

      И не ограблен я и не надломлен,

      Но только что всего переогромлен…

      Дальше идут строки, которые может быть начнут становиться понятны в новом веке.

* * *

      В часто цитируемой вещи 1921-го года «Всё расхищено, предано, продано» Анна Ахматова перекликается в ритмах Некрасова с Блоком лета 1905-го года: «Занимаются села пожарами, Грозовая над нами весна, Но за майскими тонкими чарами Затлевает и нам купина». Ахматова не упоминает огонь, но пожар звучит в ее голосе через эту перекличку.

      Внезапный и небывалый в столице голод и террор были встречены Петербургом 1918-го года с неожиданной готовностью. Как судьба там была встречена блокада 1941–1944 годов.