Бунт Дениса Бушуева. Сергей Максимов

журчал томное танго. Сжимая разомлевшую Наточку Аксельрод, сценарист Кирюхин пьяно, но точно выделывал замысловатые па (он специально учился западным танцам в лучшей московской школе у Лили Цфасман). Положив прыщавое лицо на плечо Кирюхину, Наточка вздыхала и охотно отвечала на пожатия руки Кирюхина. Танцевали еще несколько пар, и танцевали в большинстве – хорошо.

      – А Борька Густомесов в этом доме не бывает! – громко сообщила жена писателя Батаева, хорошенькая молоденькая блондинка, развалясь в плетеном кресле и протягивая Денису пустой бокал. – И я знаю почему…

      Слегка возбужденный вином, Денис весело рассмеялся и подлил Ватаевой шампанского.

      – И я знаю… – сказал он.

      – А хороша была эта самая Финочка-то?

      – Таких в Москве нет. Вы, конечно, исключение.

      – Ой ли? – прищурилась Ватаева.

      Высокий и мощный, Денис был на голову выше гостей. Темно-синий костюм сидел на нем добротно и ладно, как, впрочем, – все, что он надевал, благодаря стройной, крепкой фигуре.

      – Эй, вы, «инженеры человеческих душ»! – орал упившийся Алексей Николаевич Большой, мотая тяжелой, лысеющей головой. – Предлагаю тост за великого Хозяина. В-всем встать! – и, качнувшись и чуть не упав, он грузно поднялся, держа в руке стакан, из которого выплескивалось шампанское.

      – Ура!

      – Урра!..

      Но многие уже были сильно пьяны, и вышло все это как-то недруж но, хотя многие старались подчеркнуть экстаз.

      Алексей Николаевич поймал за рубаху Анания Северьяныча.

      – Слушай, ты, «стало быть с конца на конец»… пойдем-ка со мной.

      И потащил Анания Северьяныча в кабинет Дениса. В кабинете на стене висели фотографии актеров МХАТа в ролях из пьесы Бушуева «Братья». Поставив щуплого и перепуганного старика перед фотографией Хмелева в роли комиссара Черемных, Алексей Николаевич пьяно икнул и спросил:

      – Кто такой?

      Ананий Северьяныч дернул бороденкой и замигал глазами.

      – Кто, говорю, такой?

      – Надо быть, солдать… – выдавил старик.

      – Солдать!.. – передразнил Алексей Николаевич. – Сам ты, брат, «солдать»! Это Николай Палыч Хмелев… Не тот Николай Палыч, что декабристов укокошил, а – другой, блестящий актер, которого сын твой дурацкой ролью укокошил. Понял?

      – Чегой-то?

      – Не понял?

      – Чегой-то не понял… Туманно.

      – Эге-ге-ге-ге… – колыхаясь от смеха, протянул Алексей Николаевич. – Туманно, говоришь?.. А впрочем, ты, Северьяныч, прав: кругом туман…

      И, безнадежно махнув рукой, пошел, покачиваясь, из кабинета.

      В столовой, потушив свет, Семен Винокуров, или, как его звала вся Москва, – Семка, поэт и лихой переводчик с немецкого и французского, человек молодой, красивый и хамоватый, обнимал Настю и пытался поцеловать ее.

      – Ох, не нада… не нада… – вздыхала Настя.

      На веранде стоял дым коромыслом – танцевали румбу. Крынкин, поминутно поправляя