Новые туфли хочется всегда. Побег третий, псевдозаграничный. «Уйти, чтобы…». Лина Дорош

какой-то секрет. В эти моменты у нее было абсолютно счастливое лицо. Это всё я понимаю сейчас. Но даже сейчас я не понимаю природы этого счастья. И еще теперь я понимаю, как на нас смотрели чужие люди, те невольные зрители, что оказывались днем в полупустом ресторане. Они смотрели с завистью. Я и сам сегодняшний смотрю с завистью на те наши с мамой танцы. И, как и они тогда, чего-то не догоняю. Неужели в детстве я знал что-то важное, что сейчас забыл?

      Мама ответила бы на этот вопрос своим традиционным ответом:

      – Закон Эшби, сын, извини, но он опять работает.

      Когда она первый раз упомянула этот закон, я наивно спросил:

      – Ма, а что это за закон такой?

      Мама помолчала. Было видно, что она решает: объяснять мне или нет. Я смотрел на нее чистым, незамутненным взором и ждал, что сейчас мне в «клюв» положат готовый ответ. Мама помедлила еще с минуту и утолила мое любопытство:

      – Это как закон подлости, только лучше.

      – Чем? – я еще на что-то надеялся.

      – Имеет формулировку. И не одну, – мама взглядом попросила меня не досаждать ей больше вопросами, потому как отвечать на них она не намерена.

      – Понял. Пошел искать хотя бы одну.

      Почему мне всё это вспомнилось? Я сижу за столом. Передо мной чай в чашке. Мама стоит у окна, изучает мой профиль. Солнце подсвечивает копну ее волос. Мама – волшебница. И волосы у нее волшебные. Я с детства разгадываю эту загадку и никак не могу разгадать. Может ли медь стать золотом? Может! Очень просто. Стоит маме встать у окна так, чтобы солнечные лучи падали ей на волосы, как ее волосы становятся медно-золотыми. Медь у корней и золото на концах. Детство прошло, но я до сих пор верую, что у мамы медно-золотые волосы. И эти узкие джинсы, и тонкий свитер. Как тогда, когда мне было три, и мы танцевали сальсу в ресторане перед бульоном. Медно-золотые волосы, узкие джинсы и сальса. Моя икона. Такая странная. Такая родная. Такая понятная без слов.

      – Сын, у тебя остыл чай, – мама прервала мою молитву.

      – Я выпью холодный, мам, – я взял ложечку и начал что-то размешивать в чашке.

      Мама смотрела на меня молча минуту или две.

      – Чай у тебя без сахара, – мама потерла левый висок указательным и средним пальцами.

      – Я знаю, – отвечал я без пауз, не прекращая помешивать холодный чай без сахара.

      Мама достала какую-то травку и фарфоровую китайскую чашку с крышечкой, включила чайник. Всё это она проделывала спокойно, буднично. И, будто между прочим, спросила:

      – Сын, когда ты перестанешь требовать от ни в чем не повинных девушек какой-то идеальной любви, а потрудишься уже сам? И уже полюбишь тоже сам?

      Я замер с отвисшей челюстью. Перестал гонять остывший чай в чашке, положил ложечку на блюдце.

      – Ма, я не понял.

      – А я тебе объясню, дорогой, – мама вышла из кухни.

      Ее не было минуты две не больше. В мозгу пульсировала