Четыре танкиста. От Днепра до Атлантики. Валерий Большаков

Р-распустились! Бросают танки, будто окурки!

      – Вы видели брошеный танк? – повысил голос Геннадий. – Машина Капотова горела! И боеукладка взорвалась через пять минут после того, как экипаж покинул танк через люк в днище!

      – Башня на месте!

      – И что? Значит, крепко сделан! Внутри-то все покурочено! Как еще его нужно было подорвать, по-вашему? Дерьма навалить, чтоб никто не сунулся?

      – Хватит на меня орать! – взбеленился Червин.

      Коренастый, плотный, черноусый, он вытянулся, как мог, сжимая кулаки. Ноздри раздуваются, губы – в нитку…

      – Вы еще меня припомните, товарищ подполковник, – выговорил комиссар лязгающим голосом.

      Круто развернулся и пошагал прочь.

      Танкисты оживились, запереглядывались. Наша взяла!

      А Капотов сомлел, оседать стал – Репнин еле поспел, ухватился за старшину.

      – В санбат. Живо!

      Гвардейцы всей толпой понесли Капотова к медикам…

* * *

      «Сцена из военной жизни» имела неожиданное продолжение.

      Нет, Червин не писал рапортов – комиссар заперся у себя и не показывался на людях.

      Лейтенант Амосов, уполномоченный Особого отдела, рассказал по секрету, что комиссар здорово напился.

      – Да он неплохой мужик, – сказал лейтенант. – Ну, бывает, что перестарается… – Помявшись, он добавил: – Разрешите мне, товарищ подполковник, быть всегда с вами…

      – Так вы же и так с нами!

      – Да вы не поняли меня… Вместе с вами в бою!

      – А как же ваши лазутчики? – прищурился Репнин. – У вас ведь свои задачи.

      – Всей душой, товарищ подполковник, я понимаю свою задачу на войне. Ее можно сформулировать двумя словами, которые написаны на башне вашего танка: «Бить фашистов!» Пока что я не вижу среди наших бойцов вражеских лазутчиков. А бездельничать совесть не позволяет. Хочу быть в боях, как Капотов, как все…

      В мирное время та патетика, что звучала в словах Амосова, могла бы резануть Геше слух, но на войне все выглядело иначе. Когда люди ходят по лезвию бритвы между жизнью и смертью, они говорят то, что думают. Их речи между боем вчерашним и боем завтрашним могут отдавать театральностью, но такова уж жизнь на передовой.

      – Что ж, лейтенант, – мягко сказал Репнин, – поступайте, как вам подсказывает совесть!

Из воспоминаний капитана Н. Орлова:

      «…Это было в 41-м, под Минском – там я встретил своего первого врага. Танк «Т-II» четко просматривался в оптику. До цели было порядка четыреста-пятьсот метров, не больше. И возникла у меня дурацкая мысль, что там же люди! Может быть, другие и по-другому думают, но люди. Они встали перед мостком через ручей, желая, видимо, что-то посмотреть. Один танкист выбрался из танка…

      Еще не было уверенности, хотелось убедиться – может быть, это наши. Но когда довел прицел на танк, увидел черную форму и черный крест с проблесками белого на «окраинках», мне стало ясно. Это – враг. Но я ж никогда не стрелял в настоящего врага. Это мой первый выстрел. Кручу колесики наводки, а руки трясутся…

      И