Из Сибири сообщают…. Сергей Трахимёнок

сообщения и блиндажи заполняются желто-зеленым туманом. Это был хлор, о котором мы тогда еще не знали. Из всей нашей батареи тогда я один остался живой. Уже после я понял, что эта женщина и была смертью…

      – Не-а, – сказал Андросов, – если бы человек мог видеть смерть, то он был бы бессмертен. Если он видит смерть – то убежит от нее и спасется.

      Краевский хотел возразить ему, сказать, что человек не всегда боится смерти. Есть минуты, когда смерть – облегчение, избавление от страданий. Но некий конвоир, сидевший в мозгу с того времени, как он стал основной фигурой в операции, задуманной Новониколаевским управлением ГПУ, остановил его.

      – А знаете, – самопроизвольно вырвалось у него, – какие последние слова были сказаны Бородой?

      Все замерли, надеясь на то, что эти слова станут ключом к…

      – Он сказал… «воротник»…

      – Воротник? – переспросил Андросов. – Причем здесь воротник?

      – Кто его знает, – ответил Краевский, удивляясь, что Проваторов не проявил к этому никакого интереса.

      Но поговорить дальше о последних словах Бороды им не удалось, потому что пьяный Базыка начал свой монолог.

      – А вы знаете, какой был у меня дед? – сказал он. – Нет, вы не знаете, какой у меня был дед… Мой дед первым посадил сад из стелющихся яблонь на севере. В саду у него было три улья. А еще у него было пять сыновей и десять внуков. И когда дед отжимал руками соты, мы, его внуки, подходили к нему и облизывали пальцы. Понятно? У каждого внука был свой палец, и мы никогда их не путали. Я был самым младшим и мне достался мизинец на левой руке.

      По мере того как Базыка приближался к концу рассказа, Андросов и Проваторов отодвигались от него, и Краевский догадался, что этот монолог звучит не первый раз и замы знают, чем он закончится.

      – А потом, а потом, – задыхаясь, заговорил Базыка, – пришла банда и деду все пальцы отрубили… Я знаю, что там был и Бурдук, а вы ему побег готовите. Побег, да я его в капусту…

      Андросов и Проваторов шарахнулись от Базыки, а тот выхватил шашку и, как при рубке лозы, наискосок рубанул по зеленому сукну стола.

      Шашка вошла в поверхность стола так глубоко, что Базыка не смог ее вытащить с первого раза. Он сделал еще одну попытку, но Андросов с Проваторовым уже навалились на него, оттащили от стола и от шашки.

      – Петрович, – закричал Проваторов Краевскому, – налей самогонки!

      Краевский, разливая жидкость на стол, наполнил стакан, подошел к Базыке, которого крепко держали за руки его коллеги, и вылил содержимое стакана ему в рот.

      Базыка стоически перенес вливание, только чуть поморщился и произнес:

      – Дайте занюхать.

      Краевский поднес к носу Базыки кусочек сала. Тот шумно втянул воздух ноздрями, потом выдохнул и, изловчившись, схватил сало зубами. Пожевав его, он сделал глотательное движение и упал на пол.

      – Слава богу, – сказал Андросов, – уснул… Теперь он месяц будет кроткий, как ягненок. Осталось там что-нибудь?

      «Там» оставалось еще по доброму стакану всем, кто не спал. Пил ли он остатки самогона, Краевский не помнил.