Свет мой, зеркальце…. Генри Лайон Олди

у собравшихся.

      Туся кивнула:

      – Четыре миллиарда. Триста с чем-то миллионов. Кися, ты же сам сказал!

      Кабуча тоже кивнула, но промолчала. А Дылда прилег на кровать, не сняв обуви. Дылде хотелось спать. Спать и видеть сны, быть может. Какие сны? Ну, к примеру, сон о потере Тусей невинности. Восьмой класс, бабушка уехала в Кременчуг, еще не надо круглосуточно резать мертвых пудельков и британских вислоухих…

      Я пьян, сказал себе Ямщик. Они ничего не слышат, кроме моих собственных реплик, а я пьян. Ямщик, не гони лошадей! Это профессиональная деформация, наслаждайся, пока щекочет.

      – Не мучь людей, – Ямщик в зеркале ухмыльнулся. – Объяснись по-человечески.

      – Я не всех милее, – объяснил Ямщик на пуфе по-человечески. – Я примерно четыре с третью миллиардный. Обидно, да?

      Кабуча робко засмеялась.

      – Обидно, – согласилась Туся.

      Не смущаясь присутствием Ямщиковой супруги, она встала у Ямщика за спиной, взяла четырех-с-третью-миллиардного за плечи, прижалась. Затылком Ямщик чувствовал Тусину грудь: большую, мягкую, обвисшую, но не критично. Сейчас он хорошо понимал Дылду. Терпеть до восьмого класса? Подвиг, честное слово. Или это Туся терпела?

      – А по тебе, кися, и не скажешь. Сколько на земле людей?

      – Семь миллиардов, – вздохнул Ямщик. – Или уже восемь?

      – Даже если восемь. Так, на вид, ты в первом миллиарде. Ну, во втором, в самом начале.

      – Вы мне льстите.

      – Ничуточки! А я какая? Ну, если по-твоему?

      – Какая? – спросил Ямщик у зеркала.

      По зеркалу пробежала рябь. Когда она сгинула, Ямщик из зеркала доложил:

      – Три миллиарда седьмая. Нет, шестая.

      – Почему не седьмая? – строго бросил Ямщик на пуфе. – Что за погрешности?

      – Предыдущую сбил грузовик с замороженными цыплятами. Насмерть. Вот прямо сейчас и сбил. Сидней, перекресток Darling Harbour и Chinatown, напротив отеля «Seasons Darling Harbour». Oh, my love, my darling, I've hungered for your touch[1]…

      – Что она там делала? Ночь на дворе!

      – Почему ночь? У них утро, в Сиднее! Вышла на пробежку, а тут хлоп, и грузовик…

      – Кися, – Туся прижалась теснее. Ямщик занервничал: он уже представлял последствия, а главное, ясно слышал голос Кабучи: «Ну, как хочешь…» – Я седьмая, да? Из восьми миллиардов? Кися, ты золото!

      – Шестая, – заслужив мокрый поцелуй в зарождающуюся лысину, Ямщик решил не уточнять насчет трех миллиардов. – Только не по красоте.

      – А по чем?

      – По милоте, наверное. Я же спрашивал: «Кто на свете всех милее?»

      – По милоте? – Туся задумалась. Спиной и затылком Ямщик чувствовал, как сильно она задумалась. – Тоже неплохо. Может, даже лучше, чем по красоте… Кися, ты зая, ты просто зая!

      Ямщик в зеркале хихикнул.

      – Нас повысили в звании, – поздравил его Ямщик на пуфе. – С тебя бутылка.

      – Будет, – пообещал двойник.

      – С меня? – изумилась Туся. – За шестую? Будет! Кися, – она глянула на мужа, но быстро передумала, обернувшись к Кабуче, –

1

Песня Элвиса Пресли «Unchained Melody».