Свет мой, зеркальце…. Генри Лайон Олди

Кажется, он заподозрил измену, а то и насилие. Вот только что Туся была невинна, а вот уже… Кто?! Кто посмел?! Обиды не снес я, булат зазвенел… Или загремел?

      – Давно, – отмахнулась Туся. – Мы еще не были с тобой знакомы.

      – Ты вышла за меня в восемнадцать лет.

      – Ревнуешь, кися?

      – Мы знакомы с третьего класса. Встречаемся с шестого. Начали…

      – С восьмого. Господи, да ты же этот… – Туся пощелкала пальцами: семейное средство от склероза. – Как его… Ну, черный!

      – Мавр, – подсказал Ямщик. – Отелло.

      – Отелло! Спасибо, кися! – похоже, кисями у Туси были все, не только муж. – А я кто?

      – Кармен? – предположил Ямщик. – Вы Кармен, и он вас зарежет.

      Восторгу Туси не было предела:

      – Из ревности?

      – Разумеется.

      – А почему зарежет? Вы уверены? Разве Отелло ее не душил, эту Кармен?!

      – Нет, – уверенно сказал Ямщик. – Отелло не душил Кармен. Я знаю, я писатель. Если бы душил, мне бы сообщили. Так что насчет невинности?

      – Да! – поддержал Дылда. – Насчет невинности что?!

      – Смотри! – Туся широким жестом обвела спальню. Жест был ей к лицу, и Туся прекрасно это знала. – Помнишь?

      Дылда посмотрел, и Ямщик тоже посмотрел. Бесцеремонная Туся собрала зрителей в спальне хозяев дома. Старомодный дедовский гарнитур: две кровати на гнутых ножках, два шкафа на гнутых ножках, туалетный столик с высоченным овальным зеркалом, пуфиком и парой тумбочек, естественно, тоже на гнутых ножках. Шпон из карельской березы с множеством черных глазков. Бронза ручек-висюлек. Зеркало старенькое, нуждается в замене: царапины, мутные пятна. Даже по застеленным кроватям видно, что панцирные сетки провисли чуть ли не до пола. Нет, если и спальня, то гостевая. Гарнитур по-хорошему надо отреставрировать, но дорого, или выбросить, но жалко, вот и поставили для случайных ночлежников.

      – Сочувствую, – Ямщик кивнул Тусе. – Примите мои соболезнования.

      – О чем ты, кися?

      – Невинность. На таком ложе любви? – он кивнул на кровать. – Тут и Фредди Крюгер посочувствовал бы. Синяков не насажали?

      – Уйму! Вся эта синяя! – Туся похлопала по этой, чтобы у Ямщика не воникло сомнений насчет. – Он у меня темпераментный! Додик, ты помнишь?

      Дылда, оказавшийся Додиком, не помнил. Он защелкал пальцами, как злосчастная Кармен – кастаньетами, но память ушла в отказ.

      – Ну кися же! Ну вспомни! Восьмой класс, спальня твоей бабушки. Она уехала в Кременчуг, к подруге…

      – Спальня?

      – Бабушка! Она уехала, а мы остались, и ты завалил меня на эту жуткую лежанку…

      – Я тебя?

      – Ну не я же тебя?! Ты завалил, а потом я села у зеркала. Я сидела вся, как есть, и плакала…

      – А я? – заинтересовался Дылда.

      – А ты лежал и курил.

      Ямщику стало скучно. История Тусиного падения больше не развлекала его. Пройдя вперед, он сел на пуф, перед зеркалом. Пуф, сволочь, промялся так, что Ямщик едва не саданул коленкой себе в подбородок. В зеркале отразился человек в смешной позе. Лысею, подумал Ямщик.