На двух крылах свободы и смиренья. Александр Кормашов

наверно, припомню с трудом.

      А после, в обед, бросив бензопилу,

      допомню, как брошу картошку в золу.

      Но злой и негибкий, как старая жердь,

      я буду жалеть только осени желть.

      А если когда и открою тетрадь,

      одно, как безумный, начну повторять:

      О, милая, лживая, чёртова ты!

      Тебя ни с какой не увижу черты,

      тебя ни в каком не увижу окне,

      ни в дуле, ни в проруби, ни в стакане…

      Из всех чудес – одно лишь чудо есть

      «Из всех чудес – одно лишь чудо есть…»

      Из всех чудес – одно лишь чудо есть:

      мир так велик, а я родился здесь;

      и в добрый век здесь беззаботно рос

      среди берёз и тракторных колёс.

      Здесь был мой дом – от окон до небес,

      здесь травы обступали, словно лес,

      и бабочки летали будь здоров,

      как книжки из затерянных миров.

      Тут предо мной такой открылся мир,

      он так слепил, зачитанный до дыр,

      что свет его, как солнце сквозь листву,

      я сквозь страницы видел наяву.

      С тех пор всю жизнь я верю в этот свет,

      в его тепло с неназванных планет,

      в тот мотыльковый космос, что возник,

      из света, солнца, воздуха и книг.

      «Когда рождается дитё…»

      Когда рождается дитё

      за тканью звездных ширм,

      то как хрустальное дутьё

      рождается наш мир.

      Какой красивй это труд —

      рожденье звонких детств.

      Я стеклодува стукну в грудь:

      – Ну, парень, молодец!

      «Мы цветов на букеты не рвали…»

      Мы цветов на букеты не рвали,

      мы босыми носились в лугах,

      лишь головки цветов застревали

      между пальцев на наших ногах.

      Ну, а нам бы что поинтересней,

      чем вот так разглядеть впопыхах

      тех цветов неподдельные перстни

      на исхлёстанных наших ногах.

      Молния

      По полю люпина

      ступала корова – ну прям королевна!

      А тучи уже тяжело, как лепнина,

      висели над полем рельефно.

      Не будь той коровы

      (поди, уж её обыскались, вражину)

      и я бы не встал за здорово

      живёшь под сосну без вершины,

      где, как в кинозале,

      когда в темноте оборвёт кинопленку,

      трах молния – зарево зарев! —

      в меня и сосну, и бурёнку.

      Те жёлтые токи

      спаяли всех нас, всех троих воедино.

      Я рвался из огненной тоги,

      в чужие миры уводимый.

      И вкруг меня плыли

      мои возраста, будто скок из матрешки,

      и в первом, мохнатом от пыли,

      я был босиком и в матроске.

      И будто я клянчил

      у мамы, но только безмолвней, безмолвней,

      рисунок сосны – одуванчик

      от понавтыкавшихся молний…

      Очнулся. Трухлявость

      в руках