Петроград. Никита Божин

она в цоколе с заложенными окнами, но все же.

      – Как теперь идут дела? – спрашивал Нечаев.

      – Это вы для газеты интересуетесь, али так, для себя, по-людски? – заранее зная ответ, все же с доброй издевкой выдал тот вопросом на вопрос.

      – Нет газетам дела до вашей мастерской, – несколько грубо пошутил в ответ собеседник, но тут же переменил тон. – Конечно, просто спрашиваю.

      – Да как у всех. Как весь город живет, так и я.

      – А город-то…

      – А город дышит. Что с ним сделается? Люди ходят, и транспорт ходит, и предприятия работают, и магазины и лавки. Война вон, тоже говорят, идет. Все движется, Алексей Сергеевич, и это ничего. Пока не помрем, все вокруг нас будет двигаться, значит, оно и нам так нужно.

      – А что же, помереть то нынче можно в единый миг, – двигая разговор в сторону мрачных тем, говорил Нечаев.

      – Всегда можно. Сейчас скорее, но и прежде можно было, – уходя от темы, отвечал сапожник, не одобрявший излишней паники и суеты. Он и сам все знал, видел и слышал, но что-что, а болтать о худом не любил.

      – Время нынче стало больно неприятное, – все равно продолжал свое Алексей Сергеевич, поудобней опершись о высокую тумбу, и явно готовый философствовать о том, насколько теперь все плохо.

      – Да, нелегкое, да когда же жилось нам с вами хорошо? Русскому человеку никогда еще так особенно хорошо и не было, – работая над каблуком очередной пары сапог в своей жизни, отвечал Порфирий Николаевич, и был совершенно прав.

      – Да и плохо так не жили, как теперь, – все не унимался Нечаев.

      – Разгулялся народ, перегнул. Да и это все пройдет, Алексей Сергеевич, пройдет. Живы пока, значит, и жить надо, – на миг оторвавшись от дела, ответил мастер и вновь опустил голову и взялся за работу. Не мгновения он не тратил попусту, всю жизнь так и работал здесь, в темноте да одиночестве, всю жизнь свою положил в скромную работу и не ропщет, вот ведь дух, вот ведь сила.

      – Ну, да, дай бог, все продет, – отвечал собеседник и сам верил в слова, верил, что кончится и нынешнее время.

      – Пройдет, пройдет, – совершенно без эмоций отвечал ему сапожник.

      – Да только разве это жизнь? – спросил Нечаев уже в пороге.

      Сапожник лишь плечами пожал, мол, «а я откуда знаю?».

      Нечаев завернул обувь в бумагу, засунул ее подмышку и, закутавшись в пальто, пошел обратно к себе домой тем же самым путем, что и пришел сюда. Обратный путь всегда выходит скорее, и даже теперь, шагая как будто медленнее, задумываясь на ходу, оглядываясь и читая листовки на столбах, Нечаев все равно так скоро вернулся назад, что даже немного жалел об этом. Всегда несколько грустно возвращаться в запертые помещения, в пустоту одинокого дома, когда на улице такая благодать, хоть и без солнца, но тепло, и вот уж осень начинается – прекрасно. Сам путь выдался спокойным, без прецедентов, и все даже похоже на спокойное