Петроград. Никита Божин

Не вина, быть может, угнетенных людей в этом, и не рады может, да ведь рождены и взращены такими. Культуре бы и рады иные люди, ценили, но куда уж. Всякая область теперь пострадала, замерла. А в театры пришла политика, частые лозунги, крики, выступления – все это теперь и там. Спектакли могли прерывать, туда ходили все кому не лень, кто прежде в них и не бывал, теперь без разбору посещали и этот «храм» и уничтожали в нем все священное, занося с собой заразу. Театр превратился в зрелище для неразборчивого, дикого зрителя, для которого падение государства открыло новые двери, а точнее, все двери. Они ходили туда, где никто не ждал. Зритель стал толпой, и вся это неприятная толпа теперь и формировала основные зрительские лица. Осенний сезон стал продолжением тенденций, что начались весной, но теперь все только хуже.

      «Театр, – полагал Федор, – нужен и дан не всем». И даже, невзирая на общество и перевороты в нем, не должно ломиться туда, где ты не смыслишь. «Боролись за лучшее, но не за порочное», – так он рассуждал. Отличаясь своеобразным снобизмом, Полеев не возвышал себя над толпой, а скорее наоборот, равняя, но имея тайную цель равенство это преодолеть, возвыситься над ней. Но он не считал варварский путь правильным. То, что теперь открылись некоторые свободы его даже скорее пугало. Полеев видел в революции плюсы, но улавливал и минусы, полагая, что все должно быть несколько иным. Набравшись невесть где представлений о том, как должна вершится революция, он с нескольким сожалением думал о народе, а точнее о том, какой же он все-таки невоспитанный, и в этом видел одну из ключевых проблем. Мысли о творчестве равнялись в его сознании с просвещением, и в этом Полеев ощущал личное призвание и за этим заранее закрепил собственное будущее.