Вселенная Тарковские. Арсений и Андрей. Максим Гуреев

скажет: «Что такое любовь? Не знаю. Не потому, что не знаком, а не знаю, как определить…» А потом прибавит: «Человек не создан для счастья. Существуют вещи более важные, чем счастье. Поиски правды почти всегда являются очень болезненными».

      Следовательно, отец, а потом и сын всю свою жизнь станут заниматься поисками правды, критерии которой будут определяться опытным путем, интуитивно, а поиск этот будет носить черты мистические и даже религиозные.

      Сцена из фильма «Андрей Рублев»:

      На берегу лесного потока стоят двое – Феофан и Андрей.

      Вода приходит из ниоткуда и уходит в никуда.

      Водоросли повторяют извивающиеся линии течения.

      – Вот ты скажи мне, – голос Феофана звучит высоко и резко, – ты, что ли, грехов по темноте своей не имеешь?

      – Да как не иметь… – Андрей растерянно разводит руками.

      – И я имею, Господи, прости, примири и укроти! – Феофан затихает на какое-то мгновение, а затем продолжает как-то даже вкрадчиво, видно, что он сдерживает себя: – Ну ничего, Страшный суд скоро, все как свечи гореть будем. И помяни мое слово, такое тогда начнется… Все друг на друга грехи сваливать станут, выгораживаться перед Вседержителем будут!

      – И как ты с такими мыслями писать можешь, не понимаю… Восхваления еще принимаешь, – Андрей порывисто отходит от воды. – Да я бы уж лучше давно схиму принял, в пещеру бы навек поселился.

      – Я Господу служу, а не людям, – неожиданно на лице Феофана появляется улыбка, точнее, полуулыбка. – А похвалы? Сегодня хвалят, завтра ругают, за что еще вчера хвалили, а послезавтра вообще забудут. И тебя забудут, и меня забудут. Все позабудут. Суета и тлен все! Не такие вещи, и те забывали. Все глупости и подлости род человеческий уже совершил и теперь только повторяет их…

      – Как такое возможно?

      – Все на круги свои возвращается, и кружится, и кружится. Если бы Иисус снова на землю пришел, Его бы снова распяли!

      – Да уж конечно, если только одно зло помнить, то перед Богом и счастлив никогда не будешь.

      – Что? – Феофан заглядывает в лицо Андрея, сокрушенно качает головой, а затем отворачивается.

      – Да, может, некоторые вещи и нужно забывать, не все только… не знаю я, как сказать… не умею…

      – Не умеешь, так молчи и меня хоть слушай, – торжествующе восклицает Феофан. – Ну что смотришь?

      – Значит думаешь, что добро только в одиночку творить можно?

      – Добро?! Добро?! – голос Феофана вновь становится пронзительным, а интонации не терпящими возражения: – Да ты Новый Завет-то вспомни! Иисус тоже людей во храмах собирал, учил их, а потом они для чего собрались? Чтоб Его же и казнить! Распни, – кричали, – распни! А ученики? Иуда продал, Петр отрекся. Все разбежались. И это еще лучшие!

      – Да раскаялись же они! – ответ Андрея звучит как-то глухо и неубедительно.

      – Так это же потом! Понимаешь, потом, когда поздно было!

      А ведь это и есть разговор отца и сына, взрослого сына и уже совсем немолодого