Вселенная Тарковские. Арсений и Андрей. Максим Гуреев

церквей,

      Если розы расцветают

      В темной горнице твоей.

      Арсению кажется, что если Маруся молчит, погрузившись в свои думы, то она уже забыла его и разлюбила. Он мечется между собой для себя и собой для нее, он напуган тем, что два этих разных человека конфликтуют между собой, и в этом конфликте кроется какая-то трагическая ошибка, какая-то неправда.

      Много лет спустя Андрей Арсеньевич Тарковский скажет: «Я не могу смотреть на людей, которые выражают чувства». Может быть, это ощущение сын подспудно унаследовал от отца? Нарочитое чувствование, демонстративное проявление эмоций, с одной стороны, и глубокое одиночество, абсолютная закрытость и немногословность, с другой. Быть тем и другим мучительно для Арсения, он не верит себе ни первому, ни второму. Эти взаимоисключающие голоса звучат внутри него, но всякий раз он находит их вчерашними.

      Поэзия дает ему свободу, а Маруся – нет, потому что сама несвободна. Но это уже получается замкнутый круг, ведь он сам отнял у нее свободу, привязав к себе.

      Из интервью Андрея Тарковского: «В высшем смысле этого понятия – свобода, особенно в художественном смысле, в смысле творчества, не существует. Да, идея свободы существует, это реальность в социальной и политической жизни. В разных регионах, разных странах люди живут, имея больше или меньше свободы; но вам известны свидетельства, которые показывают, что в самых чудовищных условиях были люди, обладающие неслыханной внутренней свободой, внутренним миром, величием. Мне кажется, что свобода не существует в качестве выбора: свобода – это душевное состояние. Например, можно социально, политически быть совершенно «свободным» и тем не менее гибнуть от чувства бренности, чувства замкнутости, чувства отсутствия будущего».

      Страх погибнуть от замкнутости, невостребованности, чувства бренности и отсутствия будущего для молодого поэта был совершенно неизбывен. Он преследовал его всегда и везде, он был во всем – в сносе Симонова монастыря, в обострениях холецистита, в размолвках с женой, в невозможности опубликовать именно то, что хочется увидеть напечатанным.

      Особенно же это было невыносимо, когда кругом гремела рапповская литература, Авербах, Фадеев, Ставский, громящие оппонентов с высоких писательских трибун. Хотя вернее было бы назвать это не литературой, а литературной пропагандой, для которой внутреннего переживания, душевного состояния художника не существовало в принципе, да и сам художник воспринимался как часть, как механизм или как винтик внутри огромной рокочущей машины, название которой было партия большевиков.

      Постоянно находясь под идеологическим прессом, Арсений, обладая характером мягким, порой даже женским, ощущал себя совершенно беспомощным, как ребенок, оставшийся без матери.

      Из воспоминаний Инны Лиснянской: «Многие из тех, кто близко знал Арсения Александровича, отмечают его детский нрав. Но чаще всего в розовом свете… Тарковский был ребенком с присущим детям крайним эгоцентризмом, хитростью. И, как у ребенка, в нем также не было ханжества. Детскость Тарковского навсегда сохранилась и в отношениях с людьми. Например, когда он с кем-нибудь ссорился, то начинал страшно ругать