Катаев: «Погоня за вечной весной». Сергей Шаргунов

и Франция!

      Пули, войте и, ветер, вей,

      Надоело мотаться по станциям

      В бронированной башне своей.

      Что мне белое, синее, алое, –

      Если ночью в несметных звездах

      Пламена полноты небывалыя

      Голубеют в спиртовых снегах.

      Ни крестом, ни рубахой фланелевой

      Вам свободы моей не купить.

      Надоело деревни расстреливать

      И в упор водокачки громить.

      Что ему страны, враждебные большевикам, что ему триколор – знамя Добровольческой армии, надоело воевать, трясясь туда-сюда по железной дороге, остается отдаваться до беспамятства стихии набегов да глядеться до бесконечности в сверкающие снега.

      В 1922 году в стихотворении «Современник» (которое привожу частично) он вернулся к себе, тогдашнему, рвавшемуся с деникинцами на Московский Кремль, а до этого навстречу деникинцам, и снова передал ту же атмосферу – братоубийственного кошмара, тоски безумия:

      Во вшах, в осколках, в нищете,

      С простреленным бедром,

      Не со щитом, не на щите,

      Я трижды возвращался в дом.

      И, трижды бредом лазарет

      Пугая, с койки рвался в бой:

      – Полжизни за вишневый цвет!

      – Полцарства за покой!..

      И в гром погромов, в перья, в темь,

      В дуэли бронепоездов:

      – Полжизни за Московский Кремль!

      – Полцарства за Ростов!

      И – ничего. И – никому.

      Пустыня. Холод. Вьюга. Тьма.

      Я знаю, сердца не уйму,

      Как с рельс, сойду с ума…

      В рассказе 1927 года «Раб», где нарочито перемешаны две разные эвакуации Одессы (Антанты и добровольческая), белый офицер Кутайсов (оцените созвучие Кутайсов – Катаев) писал матери в Орел: «Два месяца наш бронепоезд метался между Жмеринкой и Киевом. Трижды мы пытались прорваться на Бердичев. Дорогая мамочка, если б ты знала, как я устал… Снег засыпает папаху, сапоги худые, и ноги – совершенно деревянные от стужи… Потом сыпной тиф».

      Тиф

      Тиф косил ряды обеих армий похлеще свинца.

      Катаев заболел сыпным тифом в Жмеринке, очищенной от красных, в самом начале 1920 года, еще до начала отступления.

      Вероятно, какое-то время перед погрузкой в автомобиль он провел на большом жмеринском вокзале, в эвакопункте.

      Про «сыпнотифозную Жмеринку моих военных кошмаров» читаем в «Траве забвенья». Он был без сознания, но, вплетаясь в бред, долетали «военные звуки, каким-то образом дававшие мне понятие о положении в городе, о последних часах его осады и об эвакуации…».

      В рассказе 1920 года «Сэр Генри и черт» с подзаголовком «Сыпной тиф» всё – и тяжелая болезнь, заставшая в бронепоезде, и отправка в Одессу в госпиталь – показано выпукло, с тем сочетанием достоверности и галлюцинации, которое так удавалось Катаеву: «Тот изумительный осажденный город, о кабачках и огнях которого я так страстно думал три месяца, мотаясь в стальной башне бронепоезда, был где-то вокруг за стенами совсем близко».

      (В