Записки из подполья (сборник). Федор Михайлович Достоевский

в этом деле особенно помогал ему его интимный друг, какой-то князек, гусар Коля, у которого три тысячи душ.

      – А между тем этого Коли, у которого три тысячи душ, здесь нет как нет проводить-то вас, – ввязался я вдруг в разговор. На минуту все замолчали.

      – Вы уж о сю пору пьяны, – согласился, наконец, заметить меня Трудолюбов, презрительно накосясь в мою сторону. Зверков молча рассматривал меня, как букашку. Я опустил глаза. Симонов поскорей начал разливать шампанское.

      Трудолюбов поднял бокал, за ним все, кроме меня.

      – Твое здоровье и счастливого пути! – крикнул он Зверкову; – за старые годы, господа, за наше будущее, ура!

      Все выпили и полезли целоваться с Зверковым. Я не трогался; полный бокал стоял передо мной непочатый.

      – А вы разве не станете пить? – заревел потерявший терпение Трудолюбов, грозно обращаясь ко мне.

      – Я хочу сказать спич с своей стороны, особо… и тогда выпью, господин Трудолюбов.

      – Противная злючка! – проворчал Симонов.

      Я выпрямился на стуле и взял бокал в лихорадке, готовясь к чему-то необыкновенному и сам еще не зная, что именно я скажу.

      – Silence![8] – крикнул Ферфичкин. – То-то ума-то будет! – Зверков ждал очень серьезно, понимая, в чем дело.

      – Господин поручик Зверков, – начал я, – знайте, что я ненавижу фразу, фразеров и тальи с перехватами… Это первый пункт, а за сим последует второй.

      Все сильно пошевелились.

      – Второй пункт: ненавижу клубничку и клубничников. И особенно клубничников!

      – Третий пункт: люблю правду, искренность и честность, – продолжал я почти машинально, потому что сам начинал уж леденеть от ужаса, не понимая, как это я так говорю… – Я люблю мысль, мсье Зверков; я люблю настоящее товарищество, на равной ноге, а не… гм… Я люблю… А впрочем, отчего ж? И я выпью за ваше здоровье, мсье Зверков. Прельщайте черкешенок, стреляйте врагов отечества и… и… За ваше здоровье, мсье Зверков!

      Зверков встал со стула, поклонился мне и сказал:

      – Очень вам благодарен.

      Он был ужасно обижен и даже побледнел.

      – Черт возьми, – заревел Трудолюбов, ударив по столу кулаком.

      – Нет-с, за это по роже бьют! – взвизгнул Ферфичкин.

      – Выгнать его надо! – проворчал Симонов.

      – Ни слова, господа, ни жеста! – торжественно крикнул Зверков, останавливая общее негодованье. – Благодарю вас всех, но я сам сумею доказать ему, насколько ценю его слова.

      – Господин Ферфичкин, завтра же вы мне дадите удовлетворенье за ваши сейчашние слова! – громко сказал я, важно обращаясь к Ферфичкину.

      – То есть дуэль-с? Извольте, – отвечал тот, но, верно, я был так смешон, вызывая, и так это не шло к моей фигуре, что все, а за всеми и Ферфичкин, так и легли со смеху.

      – Да, конечно, бросить его! Ведь совсем уж пьян! – с омерзением проговорил Трудолюбов.

      – Никогда не прощу себе, что его записал! – проворчал опять Симонов.

      «Вот теперь бы

8

Тише! (фр.)