На горах. Павел Мельников-Печерский

плыли мы, ребятушки, от Рыбной к Костроме.

      Ах, ну! Ох ты мне! Как от Рыбной к Костроме.

      А вот город Кострома – гульливая сторона,

      А пониже ее Плес, чтоб шайтан его пронес.

      Ах, ну! Ох ты мне! Чтоб шайтан его пронес.

      За ним Кинешма да Решма – тамо́й девушки не честны,

      А вот город Юрьевец – что ни парень, то подлец.

      Ах, ну! Ох ты мне! Что ни парень, то подлец.

      В Городце-то на горе по три девки на дворе,

      А вот город Балахна – стоят полы распахня.

      Ах, ну! Ох ты мне! Стоят полы распахня.

      А вот село Козино – много девок свезено,

      Еще Сормово село – соро́мники наголо.

      Ах, ну! Ох ты мне! Соромники наголо.

      А вот Нижний городок – ходи, гуляй в погребок,

      Вот Куманино село, в три дуги меня свело.

      Ах, ну! Ох ты мне! В три дуги меня свело!

      А вот Кстово-то Христово, развеселое село,

      Хоша чарочка маленька, да винцо хорошо.

      Ах, ну! Ох ты мне! Да винцо хорошо.

      Вот село Великий Враг – в каждом доме там кабак,

      А за ним село Безводно – живут девушки зазорно.

      Ах, ну! Ох ты мне! Живут девушки зазорно.

      Рядом тут село Работки – покупай, хозяин, водки.

      Вот Слопинец да Татинец – всем мошенникам кормилец.

      Ах, ну! Ох ты мне! Всем мошенникам кормилец[74]…

      Громче и громче раздается по каравану удáлая песня. Дядя Архип молча и думчиво сидит у́ борта и втихомолку ковыряет лапотки из лык, украденных на барже соседнего каравана. На своем красть неловко – кулаки у рабочих, пожалуй, расходятся.

      – Чего заорали, чертовы угодники? Забыли, что здесь не в плесу́? – крикнул он распевшимся ребятам. – Город здесь, ярманка!.. Оглянуться не успеешь, как съедут с берега архангелы да линьками горлá-то заткнут. Одну беду и́збыли, на другую рветесь!.. Спины-то по плетям, видно, больно соскучились!..

      Смолкли певуны, не допели разудалой бурлацкой песни, что поминает все прибрежье Волги-матушки от Рыбной до Астрахани, поминает соблазны и заманчивые искушенья, большею частью рабочему люду недоступные, потому что у каждого в кармане-то не очень густо живет. Не вскинься на певунов дядя Архип, спели б они про «Суру реку важную – донышко серебряно, кру́ты бéрежки позолоченные, а на тех бережках вдовы, девушки живут сговорчивые», спели бы, сердечные, про свияжан-лещевников, про казанских плаксивых сирот, про то, как в Тютешах городничий лапоть плел, спели бы про симбирцев гробокрадов, кочанников, про сызранцев ухорезов, про то, как саратовцы собор с молотка продавали, а чилимники[75], тухлая ворвань, астраханцы кобылятину вместо белой рыбицы в Новгород слали. До самой Бирючьей Косы пропели бы, да вот дядя Архип помешал.

      И дело говорил он, на пользу речь вел. И в больших городах и на ярманках так у нас повелось, что чуть не на каждом шагу нестерпимо гудят захожие немцы в свои волынки, наигрывают на шарманках итальянцы, бренчат на цимбалах жиды, но раздайся громко русская песня – в кутузку

74

Путевая бурлацкая песня. В ней больше чем тремстам местностям от Рыбинска до Бирючьей Косы (ниже Астрахани на взморье) даются более или менее верные приметы.

75

Чилим – водяные орехи, Trapa natans.