Война, любовь и психология. Лев Горфункель

дикий край, к тому же место расположения колоний, где сидели опасные уголовные преступники, а также и политические заключенные. Из-за этого маме, и так боявшейся Сыктывкара потому, что она там будет без своего мужа, становилось еще страшнее. Вот такой напуганной она сошла с поезда в Котласе. При этом она почти всю дорогу проплакала, да еще на нижних полках ехала супружеская пара, тоже выпускники ЛГУ, биологи, по направлению, как и она. И жена тоже боялась, а муж ее нежно успокаивал. А маму успокаивать было некому. Надо еще было долго ехать в кузове грузовой машины по совершенному бездорожью. Первая сыктывкарская картинка: мама сидит в кузове, машина отъезжает от вокзала, и за ней бежит человек в белой рубашке и совершенно окровавленный – после какой-то драки, затем запрыгивает в кузов. Понятно, что это не прибавило маме энтузиазма, который и так уже был на нуле. А прибавить ко всему этому то, что она очень скучала по мужу, да осознание того, что это так надолго… Но надо было, чтобы отец закончил аспирантуру. «Надо» – это слово всю жизнь сопровождало маму, и она покорно ему подчинялась. Это была тяжелая разлука для обоих, которая тем не менее не только не смогла разрушить, но и, напротив, укрепила связь родителей. Это все видно из их писем в этот период – удивительный сплав любви и профессионального сотрудничества. Терпение и нежность, с которыми отец помогал маме пережить разлуку, – ярчайшие составляющие этого сплава. А ведь он и сам наверняка скучал не меньше… Мне нечего вспомнить о том периоде – меня еще не было. Но письма родителей друг другу рассказывают о многом.

      «Дорогая моя девочка! Спешу догнать тебя – ведь одному так тоскливо! Вся наша комната еще полна тобой: чисто подметенный пол, аккуратно застланная кровать, цветы, которые ты так любишь; словом, везде так чувствуется наведенный тобой и не тронутый еще мной порядок, что кажется, вот-вот откроется дверь, и раздастся родной голос забежавшей из кухни Ани: „Павлик, руки мыть – сейчас завтрак…“ Тихо, уютно, меня ласкает каждая вещь, а вокруг так и носится твое нежное: „My dear“… (родители часто так называли друг друга). Вчера успел закрепить за собой одну школу, сейчас иду насчет второй (отец преподавал психологию и логику, чтобы зарабатывать). Зайду заодно и к Гельману (однокурсник родителей), чтобы взять у него брошюру Васильева, которую вместе с этим письмом и отправлю к тебе авиапочтой. Любимая, жду от тебя писем, писем, писем… Крепко-крепко целую моего лучшего друга. Павел. 30.8.50».

      «Любимый, когда же я теперь увижу тебя? Понимаешь — я совсем одна. Все коллеги — семейные, пожилые люди, так что мне остается ждать твоих — бесчисленных! — писем и тебя. Конечно, если ты будешь в аспирантуре, то останешься в Ленинграде, а если нет, то обязательно нам нужно быть вместе. Зачем нам столько мучений! Ты говорил, провожая меня: „Варенье — тебе, когда будешь скучать — полакомишься“, но я ничего не могу есть. Все