Вечное возвращение. Книга 1: Повести. Сборник

даже на глазах чуть-чуть не проступили слезы. Едва удержалась. Бедный, бедный Александр! Папа его голодом морит. Господи, какой он жестокий стал! Александр даже похудел, и глаза провалились. Как-то я буду жить с папой?

      А за чаем Тонька рассказывает. Лицо строит сердитое, а глаза смеются.

      – …Уж не знаю, как ты и жить будешь с ним? Очень скупой стал! Я уж не считаюсь куском хлеба, и Митюнчик мой не считается, а он запирает от нас комнату. Воры мы, что ли? А вчера, знаешь, у нас тоже не было хлеба. А у него был. Я зову его обедать к нам и спрашиваю: хлеб, папа, есть у вас? У нас сегодня нет. А он взглянет так зверем: «есть», – говорит. И несет из комнаты большой кусок. Отрезал нам всем по малюсенькому ломтику и опять унес. Так это мне обидно показалось, ты и представить себе не можешь. Разве я и Титюнчик так с ним поступаем?..

      Я слушала, а сердце так и замирало от боли, обиды и страха. Ужас, ужас какой! Он и меня будет морить голодом. Скорей бы мама приезжала из деревни. Тонька тоже ненавидит меня. Наверное, она радуется, что рассказывает про это. Ну, да ладно, я буду веселая.

      И я начинаю тоже рассказывать. Ах, как я весело ехала! Всю дорогу до Вологды провожал Френев. Френев – мой жених. Мы в Вологде даже поцеловались. Но что это Александр не ест хлеба? И вид у него робкий, словно не смеет.

      Вопросительно взглядываю на него.

      И сразу Тонька догадалась. Нахмурила свои бровки и говорит:

      – Ешь, Фея, и вы, Шура, берите!

      Верно, верно! Шура не смел взять без спросу. Фу, как некрасиво он ест! И старается, чтобы не заметили; хочет быть развязным.

      Делает вид, что не обращает внимания на хлеб и спрашивает:

      – А мама скоро приедет?

      – Скоро. А что?

      Он жалко подмигивает глазом и чавкает:

      – Вот и скоро… Да, да, вот и скоро.

      И сам берет еще кусок, еще и еще.

      Тонька следит за каждым куском. Даже противно, и жаль Александра. Я говорю ему глазами, чтобы перестал есть. Но вдруг мне стало стыдно. Он, бедный, наверное и сам чувствует, что много ест, да он голоден и не может удержаться, когда хлеб на столе. Слава Богу, он уходит!

      Тонька провожает его злыми, карими глазами. Потом смотрит на меня. Что-то она еще скажет?

      – …И знаешь, еще… Папка ужас какой неопрятный стал. Овшивел весь…

      Смотрю на нее широкими глазами. Господи, еще этого не хватало! Больше не могу делать веселое лицо и кричу возмущенно, прямо в ее вытянутый, острый, длинный нос:

      – Что ты? Не может, не может быть!

      – Да как, дура, не может, когда раз в месяц в баню ходит. Понимаешь, жалеет денег даже на баню. Ну, они и заводятся. А тут еще голодно. По полу, по стульям так и ползают. Я Тамарочку не пускаю.

      Поднимается брезгливое чувство к родному отцу… Фу, фу, гадость! Ни за что не лягу с ним в комнате! Лучше у Тоньки на полу. И как он дошел до этого? Ведь так я буду его ненавидеть.

      – Тонечка, милая, я у тебя буду спать. Я не могу с ним.

      А Тонька опускает глаза на стол. Страх хватает за сердце. Неужели не позволит?

      – Да у нас места нет. Видишь, как все заставлено.

      – Я, милая Тонечка, на полу где-нибудь.

      – Ложись. Но у нас места нет.

      Она