Горький сентябрь. Николай Дмитриев

к вечеру, тут было даже комфортно. Внутри палатки всё выглядело по-спартански: раскладушка, покрытая солдатским одеялом, стол из прибитых к козлам досок и рядом чурбачок вместо стула. Астахов сел на раскладушку, показал гостю на чурбачок и надолго замолчал. Бахметьев уже сам собрался заговорить, когда капитана вдруг словно прорвало. Глядя куда-то в сторону, он возмущённо сказал:

      – Это что ж получается?.. Если меня или тебя раненого в плен захватят, то родных наших, что, под арест?.. За что?

      – А если сам в беспамятстве будешь, то и застрелиться не получится… – поддержал Астахова Бахметьев.

      – Ага. Вот только кто начальству доложит, как оно было? Опять же немцы бахвалятся, что они уйму наших в плен взяли. Это ж скольких теперь пересажать должны? Нет, такое в голове не укладывается… Опять же с бойцов какой спрос, если их всякие Понеделины в котлы загоняли. – И не имея больше, слов Астахов закончил фразу трёхэтажным матом.

      Бахметьев полностью разделял его чувства, однако, не желая продолжать разговор в том же духе, несколько отстранённо спросил:

      – Это про какие котлы речь?

      – Какие? А такие. Я ж тебе говорил, мне мой товарищ порассказал кое-что. – Астахов только сейчас посмотрел на Бахметьева. – Слушай, ты про Зелёную браму что-нибудь знаешь?

      – Какая ещё брама? – удивился Бахметьев.

      – Есть такое место, под Уманью. Это там войска Понеделина в окружение попали. Всего каких-то тысяч десять из котла к своим вырвались. Товарищ сказал, им надо было на юг прорываться, там у немцев вроде как разрыв был, а им приказали на восток…

      – Вот, значит, за что Понеделин в приказ попал… – Бахметьев сокрушённо вздохнул и, словно ища подтверждения, вопросительно глянул на капитана.

      – Немцы по своему радио раззвонили, что будто они там сто тысяч в плен взяли, – добавил к сказанному Астахов и заключил: – Вот такие дела…

      Командиры понимающе переглянулись, и Бахметьев сказал:

      – Да… И генерал, значит, предать может. Да если б эти сто тысяч за Днепр вышли, то… – Старший лейтенант не договорил, он уже знал, в какую тонкую нить растянулась прикрывавшая берег дивизия.

      – А ты что хотел? Думаю, не один Поппель из окружения вырвался, и, видать, не один Понеделин предал. – Астахов снова зло выругался, и его опять прорвало: – Нет, неслучайно наши бойцы в голос кричали, что генералы предали.

      – У нас тоже, как только мы на фронт прибыли, кое-кто так же считал, – поддержал его Бахметьев. – Только политруки уверяли, будто это враги слухи распускают. А раз в такой приказ попало, выходит правда…

      – Так или нет, а мы с тобой всё равно за нашу Россию воевать будем, – несколько странно подытожил разговор Астахов и, нагнувшись, достал из-под кровати выпитую на треть бутылку «Московской».

      Не чинясь командиры по очереди отхлебнули прямо из горла, потом какое-то время сидели молча, а когда так и не успевшему за весь день пообедать Бахметьеву хмель ударил в голову, старший лейтенант спросил:

      – Скажи, капитан,