Граф Брюль. Юзеф Крашевский

Пусть он не смеет показываться мне на глаза!!! Секретарем моим теперь будет Брюль. Уволить его от пажеской службы, но мундир оставить!

      Камергер издали улыбнулся скромно стоящему в стороне Брюлю.

      – Он меня выручил из крайне стеснительного положения. Я знаю Паули, он до завтрашнего утра будет лежать, как бревно, а депешу нужно послать немедленно.

      Король подошел подписаться и прибавил:

      – Списать копию.

      – В этом нет надобности, ваше величество, – тихо сказал Брюль, – я напишу ее наизусть, я помню каждое слово.

      – Вот так секретарь! – воскликнул король. – Прошу вас выдать ему триста талеров.

      Брюль подошел поблагодарить, и король дал ему поцеловать руку, что было признаком большого его расположения.

      Немного погодя курьер, взяв запечатанный пакет, скакал галопом через мост.

      Брюль покорно вышел в переднюю. Здесь уже была известна, благодаря камергеру Фризену, история депеши и неожиданной милости короля для юноши, от которого никто не ожидал таких способностей. Все посматривали на него с завистью и любопытством. Когда Брюль вышел от короля, все глаза устремились на него. На лице у него не было и следа гордости, даже радость свою он прикрыл такой покорностью, что можно было подумать, будто он стыдится того, что совершил.

      Мошинский подбежал к нему

      – Это правда? – воскликнул он. – Брюль назначен секретарем его величества? Когда? Что? Как?

      – Господа! Дайте мне опомниться от удивления и испуга, – тихо произнес Брюль. – Как это случилось? Да я сам не знаю, само Провидение позаботилось обо мне. Любовь к королю совершила чудо… Я сам не знаю; я ошеломлен, я не в своем уме.

      Мошинский пристально взглянул на него.

      – Если так пойдешь дальше, ты скоро обгонишь всех нас. Нужно заранее уже просить твоей милости.

      – Граф, будьте милосерднее, не издевайтесь надо мной, бедным.

      Говоря это, Брюль, как бы утомленный и теряющий силы, обтер пот с лица и сел, закрыв лицо руками.

      – Можно подумать, глядя на него, – сказал Мошинский, – что с ним случилось величайшее несчастие.

      Брюль, погрузившись в размышления, не слышал этого замечания. В комнате все шептались, смотря на него, и передавали вновь приходящим историю счастливого пажа. К вечеру весь город знал об этом, и когда Брюль вместе с прочими пажами явился в оперу, Сулковский, сопровождавший королевича, подошел к нему, чтобы его поздравить.

      Брюль, по-видимому, был в высшей степени тронут и не мог найти слов, чтобы выразить свою благодарность…

      – А что, видишь, Брюль, – шепнул Сулковский, посматривая на него сверху, – я предсказывал всегда, что тебя оценят; я не ошибся; орлиный глаз нашего государя сумел тебя отличить.

      Начали аплодировать тенору в роли Солимана; Сулковский тоже хлопал, но, повернувшись к другу, сказал:

      – Это я тебе аплодирую.

      Брюль покраснел и покорно поклонился. По окончании спектакля он исчез; ему даже вменили в заслугу, что он не хвастался своим счастьем. Товарищи искали