Седьмая жена Есенина (сборник). Сергей Кузнечихин

разъяснил упрямому гордецу, что всех писателей, кто без удостоверения окажется, вычистят не только из школьных учебников, но даже из тех, специальных, которые для университетских филологов предназначены, из библиотек тоже потихоньку, без лишнего шума уберут, а о посмертных переизданиях и говорить нечего, ну и памятников, естественно, ни в столице, ни на родине. Лесков, как только про памятники услышал, высказал витиеватую фразу в тридцать три высоких этажа, на которые, кроме него, ни у кого дыхания не хватало, хлопнул дверью, только его и видели. И аукнулось Николаю Семеновичу. Был бы пожиже – вообще бы с лица земли стерли. Да родимое пятно – не искусственная мушка, его не сотрешь и не выведешь. Но потоптались от души. Не отказали себе в удовольствии. И дерьмом, и дегтем вымазали, вот только в перьях на потеху вывалять силенок не хватило. Хотя сам член на его брань только улыбался. Я же говорю, вежливый был, особенно при свидетелях. Серьезные разговоры предпочитал с глазу на глаз вести, чтобы потом, если масти по недосмотру перепутал, никто доказать не смог.

      Я забыла уточнить, что привели его в дом к Некрасову. Там прием был. Второй день длился. Вечером принимали благородные напитки, а с утра, как у поэтов водится, что осталось. Свое допили, за лакейское принялись. Однако не без повода злоупотребляли. Обмывали очередной номер «Современника», получили цензурное разрешение, на которое никаких надежд не имелось. Но Николай Алексеевич – редактор настоящий, современным рохлям не чета, с молоденькими поэтессами управляться большого ума не требуется. Хороший игрок всегда на несколько ходов вперед просчитывает. Распознал через верных людей, что у цензора теща на воды уехала, выждал четыре дня и заявился с бумагами аккурат в тот момент, когда чиновник по случаю временной свободы пребывает в пике расслабленного состояния, а бдительность его обращена в сторону легкомысленных женщин. Объехал, обыграл, обманул – какая разница, главное – во имя чего. Удачу не обмоешь – обидится, капризная. Потому и засели, чтобы судьбу не гневить.

      Если вечером хорошо – это еще не значит, что и утром так же будет. Даже самая радостная пьянка заканчивается обыкновенным похмельем. В это смутное время он и появился. С одним посидит, с другим пошепчется, здесь слово возьмет, там вставит. Слушать все равно никто не слушает, потому что каждый сам по себе, если не жаворонок, так соловей. Растворился в массе. Пористая среда, она восприимчива. Пьянка еще не кончилась, а каждому казалось, что этот член давно среди них блуждает. Тем более что вращался он в основном возле заметных фигур, тех, что в центре внимания. Поэтому Тургенев и пытался всю ответственность на Толстого свалить, вспомните, мол, кому он в рот заглядывал, кому величайшее будущее предрекал. Все правильно, только сцена эта уже из второго акта. Хотя если непредвзято разбираться, нельзя перекладывать на Тургенева всю вину. Привести его кто угодно мог, тот же Вегин, например. Вода дырочку найдет, как на флоте говорят. Особенно в дырявой