Казароза (сборник). Леонид Юзефович

с Казарозой?

      – Да не было никаких отношений!

      – И Алферьева вы ни разу в жизни не видели?

      – Не видел.

      – И не слышали о нем?

      – Нет.

      – И не знали, что Казароза – его гражданская жена?

      Боль была неожиданно острой. Свечников никогда не думал, что с такой силой можно ревновать мертвых.

      Вот от кого она слышала эти стихи: Бабилоно, Бабилоно, алта диа доно. Этот человек дал ей новое имя, как победитель переименовывает завоеванный город.

      – Что молчите? – проницательно сощурился Караваев.

      – Давайте, ребята, отложим до завтра, – попросил Свечников. – Не могу я сейчас.

      – Понимаю, – удовлетворенно кивнул Нейман. – Значит, какие-то отношения у вас все-таки были.

      По дороге в камеру Казароза, Зиночка Шеншева, пела ему песню своей любви с заезженной до хрипа пластинки:

      Этот розовый домик,

      Где мы жили с тобой,

      Где мы счастливы были

      Нашей тихой судьбой.

      Там дарил нам надежду

      И хранил нас от бед

      Уходящего лета

      Холодеющий свет…

      Караульный солдатик долго возился с амбарным замком на двери, наконец, дужка выпала сама. Шибануло кислой вонью. В красном углу слабо горела семилинейка, на полу вповалку спали люди.

      – Все гусары спят, лишь один не спит, – сказал лежавший с краю арестант и подвинулся. – Милости прошу.

      Он оказался чертежником с пушечного завода, его преступление состояло в том, что углем вывел на стене ствольного цеха популярный в Сибири и на Урале лозунг: «Долой Ленина с кониной, да здравствует Колчак со свининой!».

      Пока он рассказывал, чем здесь кормят, Казароза пела:

      Помню утренний кофе,

      И вечерний покой,

      И в закатном пожаре

      Над уснувшей рекой,

      Над бескрайним разливом

      Этот розовый свет,

      Этот маленький домик,

      Где тебя больше нет.

2

      Через тысячу лет, в гостинице «Прикамье», глядя на окруженную зверями женщину, Свечников вспомнил, как шли ночью по Кирочной, и он сказал: «Вы не волнуйтесь, что сейчас всё так плохо. Скоро всё будет хорошо».

      «Я так думала летом семнадцатого года, – ответила она. – Как-то пришли с друзьями в “Асторию”, а там новый бармен, негр из нью-йоркской “Уолдорф-Астории”. Ну, думаю, если выписали негра из Нью-Йорка, значит, революция, слава богу, закончилась, и теперь уж всё будет хорошо».

      Утром конвойный привел в ту же комнату на втором этаже. Нейман по-прежнему, как школьник, с ногами сидел на подоконнике, Караваев – за столом, словно всю ночь оба не только не выходили отсюда, но даже не вставали с мест.

      – Вы утверждаете, – начал допрос Нейман, – что с Казарозой познакомились в ноябре восемнадцатого года и больше не встречались. Так?

      – Да.

      – И не переписывались?

      – Нет.

      – Третьего дня вы пришли в театр, пригласили Казарозу