Казароза (сборник). Леонид Юзефович

у причалов. Чалки перегорали за считаные секунды, пароходы и баржи, пылая, плыли к городу, над которым тоже стояли тучи дыма. Там горели две сотни вагонов с углем, хлопком, обмундированием. Для них не хватило паровозов, и по приказу генерала Зиневича они были сожжены на путях Горнозаводской ветки. Тогда же наши передовые части с северо-запада вышли к Каме. Перед нами расстилалась огненная река. Вода шла пузырями, черную вонючую пену выносило на плесы. Клубы дыма окутывали левый, подветренный берег, откуда гранатами била по нам батарея легких орудий. Лишь к полудню наши артиллеристы заставили ее замолчать, до этого у них не было возможности корректировать стрельбу, разрывы снарядов тонули в сплошной дымовой завесе. Началась переправа…»

      Ниже Ваня Пермяков поместил «Сказ о командарме Блюхере», записанный им от однофамильца из деревни Евтята Оханского уезда.

      Вот едет он, Блюхер, на вороном коне по Уральским горам. Горы под ним шатаются, леса к земле пригибаются. За спиной винтовочка удалая, сбоку шашка булатная, на поясе гранаты молодецкие. А газы пустят – на то Ленин ему в подарок прислал противогаз серебряный.

      «Еще был у Блюхера броневик, – повествовалось далее. – Сядут они туда с ординарцем, броней покроются, едут и стреляют. А их и не видать и не взять никак. Раз ехали по лесу и заехали в такое место, где кругом пожар. Вылезли наружу, ординарец тужуркой накрылся и давай бог ноги. Оглянулся, видит – Блюхер стоит в дыму, только уши у него делись куда-то, голова лысая стала, а нос вырос, как у слона, и в живот ему уперся. Стоит Блюхер и чистым воздухом из своего живота дышит. Всякому он был обучен и такие штуки знал, что сказать – не поверишь».

      На четвертой полосе напечатано было стихотворение Вагина «Женщина и воин»:

      Целуй меня!

      Ты – женщина. Я – воин.

      Я шел к тебе средь пихты, гнилопня,

      Под пенье пуль, под гром орудий, с боем,

      И видел – Ночь садилась на коня

      И в снежных вихрях уносилась, воя.

      Синели нам уста слепого Дня,

      Дышала Смерть над ледяным покоем.

      Я так устал. Нам хорошо обоим.

      Целуй меня.

      Ты – женщина. Я – воин.

      Ты – женщина.

      Целуй меня!

      – Для начала, – предложил Осипов, – растолкуй мне, дураку, кем является твой лирический герой.

      – Тут же всё написано, – указал Вагин на подзаголовок: «Монолог красноармейца. 1 июля 1919 г.».

      – Тогда с какой стати он называет себя «воином»? У красных принято слово «боец».

      – У меня в слове «воин» объединены два понятия, – не растерялся Вагин: – рядовой боец и командир. От этого образ получается более обобщенным.

      – Ладно, – согласился Осипов, – идем дальше. Дело было летом, а у тебя смерть дышит «над ледяным покоем». Почему?

      – Это в переносном смысле. «Ледяной» – значит безжизненный.

      – Черт с тобой, допускаю, хотя эпитет не самый точный. Но вот почему июньская или июльская ночь куда-то уносится «в снежных