Каждому свое. Валентин Пикуль

перед ним в выжидательном поклоне. И тут все поняли, что Бонапарт для Талейрана – это не только первый консул, он для него что-то иное, что-то высшее…

      Среди многочисленных гостей была и Жюльетта Рекамье. На ней не было никаких драгоценностей: красоту не украшают – красота сама по себе. Правда, в прическе женщины была скромная ленточка, но ее выдернул из волос Бернадот, сказавший, что это – ценный сувенир для его погибшего сердца:

      Подвинувшись ближе к Моро, женщина шепнула ему:

      – У Талейрана глаза мошенника, торгующего из-под полы фальшивым жемчугом, а руки красные, как у прачки, которая не успевает перестирывать чужое белье.

      Моро был человеком наблюдательным:

      – На тебя очень пристально глядит Бонапарт.

      – Да. Я тоже это заметила…

      Рекамье поникла с таким видом, будто хотела у всех мужчин выпросить прощения за свою красоту.

      – Слишком любима всеми, – тихо сказал ей Моро, – способна ли ты любить только одного?

      Через складки веера он услышал ее шепот:

      – Я истосковалась в разлуке с тобою… приезжай. Я как раз обещала гостям показать Авейронского дикаря!

      6. Нетерпение

      Утром грязный трубочист, спускаясь по веревке с крыши, заглянул в окно спальни Рекамье:

      – Ку-ку! Я ведь тоже большой ваш поклонник…

      Муж мадам Рекамье был старше ее на тридцать лет, а ранее – любовник ее же матери. Нет, он не женился по страстной любви. Банкиру требовалась отличная реклама для конторы, чтобы клиенты, увидев Жюльетту, стали покладистее в финансовых сделках. Парижане говорили, что муж оставался для нее только отцом, говорили, что у Жюльетты имеется один тайный телесный изъян, мешающий ей наслаждаться любовью. Банкир облицевал комнаты жены громадными зеркалами, чтобы она никогда не забывала о своей красоте:

      – Такой товар на тротуарах Парижа не валяется…

      Доминик Рапатель пристально наблюдал за рассеянным поведением своего генерала. Осторожно спросил:

      – Кажется, пора закладывать карету?

      Моро назвал ему адрес – улица Мон-Блан.

      – Карету подать к дому банкира Рекамье, где раньше жил банкир Неккер, отец Жермены де Сталь. Кучер знает, где надо остановиться. Запрягай не белых лошадей, а черных.

      – Черных лошадей в черную карету?

      – Согласен. Но лицо я не стану мазать сажей…

      Но прежде он решил сделать то, что подсказывала ему совесть, и навестил Розали Дюгазон. Любящая женщина, она прошла по жизни достаточно сложный путь, и нельзя было обижать ее на прощание. Когда-то балерина, затем певица, потерявшая голос, она «скатилась» до жалкой драмы. Усталые глаза актрисы были расширены от множества чашек крепчайшего кофе, и они расширились еще больше, когда на пороге ее жилища появился генерал Моро… С жалобным криком, как подстреленная птица, Розали кинулась к зеркалам, чтобы скорее поправить на голове кружевной «фюшю».

      – Так я и знала! Ты не мог не проститься со мною, ты не мог не прийти ко мне…