Безумный корабль. Робин Хобб

а может, просто притупилась его способность на нее реагировать. Он прикрыл темные глаза веками, и Уинтроу вдруг ощутил одиночество. Кеннит же проговорил тихо, но ясно и твердо:

      – Отрежь ее. Как можно скорее. Сегодня… Сейчас.

      Уинтроу покачал головой, потом облек свой отказ в слова:

      – Никак не могу. У меня нет под рукой и половины того, что для этого требуется. Брик сказал, до Бычьего Устья всего день-два ходу. Нам следует подождать.

      Глаза Кеннита резко распахнулись.

      – Ну а я ждать не могу, – заявил он со всей прямотой.

      – Это просто боль. Может, немного рома… – начал было Уинтроу, но Кеннит перебил:

      – Боль вправду очень поганая, но не в ней дело. Страдает мой корабль… и моя власть. Они прислали юнгу сказать мне, что заметен сатрапский сторожевик. Я попытался встать… и не смог, упал. Рухнул прямо у него на глазах. А я должен был стоять на палубе через мгновение после того, как впередсмотрящий заметил их паруса! И нам следовало бы развернуться и перерезать глотки всем калсидийским свиньям на этой галере!.. А вместо этого мы спасались бегством. Я временно передал командование Брику… и вот мы уже удираем от врагов, а вместо меня сражается Соркор. И все мои люди видят это и понимают… Да еще и у каждого раба на борту имеется болтливый язык. Так что, где бы в итоге я ни ссадил их на берег, они не задумываясь растреплют налево и направо о том, как капитан Кеннит удирал от сторожевой галеры… Я не могу этого допустить. – И добавил задумчивым тоном: – Я мог бы их всех утопить…

      Уинтроу молча слушал его. Перед ним был не тот обворожительно-учтивый пират, что очаровывал Проказницу незабываемыми словами. И не собранный, волевой капитан. Это был человек без маски – все напускное и внешнее стерли страдание и усталость. Уинтроу с внезапной остротой ощутил свою собственную беззащитность. Вряд ли Кеннит позволит долго жить кому-либо, видевшему его в его нынешнем состоянии… Правда, прямо теперь Кеннит, кажется, сам не отдавал себе отчета в собственной откровенности. Уинтроу же чувствовал себя мышкой, встретившейся со взглядом змеи. Тут, как известно, выход один: сиди тихо – и тебя, может быть, не заметят. Рука пирата совсем обмякла в его ладонях. Кеннит перекатил голову по подушке, и его веки начали медленно смыкаться.

      Уинтроу только успел робко понадеяться, что ему удастся потихоньку выскользнуть вон, как дверь каюты открылась. Вошла Этта.

      – Что ты с ним сделал? – быстро оглядевшись и подойдя к постели Кеннита, спросила она. – Почему он так затих?

      Уинтроу поднес палец к губам, призывая ее к молчанию. Она нахмурилась, но потом кивнула. И, дернув головой, указала ему на дальний угол каюты: ступай, мол. Он повиновался, но, кажется, недостаточно торопливо – она опять сдвинула брови. Уинтроу же очень неспешно и осторожно опустил безвольную руку пирата на покрывало. И только тогда тихо-тихо соскользнул с края кровати, на которой сидел, не желая тревожить Кеннита ни малейшим движением.

      Это не удалось ему. Только-только