Последний богатырь. Николай Николаевич Шмигалев

Жаль парня! Молод, горяч! – совсем по-другому заговорили мужики, «вспомнив», какие они все из себя «гуманные» и «сердобольные» на самом-то деле. – Главное, живы все! Пусть и он живёт! Пусть! Нехай!

      У отца Евлампия, оглядывавшего свой приход, вновь сентиментально затуманился взор.

      – Чего уж, пусть живёт, – вывел батюшку из прострации староста Терофей. – Но надо решать по Перебору кардинально. Какие будут предложения?

      На стихийном сельском сходе воцарилась звенящая тишина, изредка прерываемая вздохами виновника «торжества» и накатывавшимися на берег волнами сверхнового озера. Никто не знал, что можно предложить в такой ситуации, когда и «на кол» нельзя, так как дюже гуманные, и без внимания такой вопиющий проступок оставлять не можно.

      Устав ждать предложения, староста вновь взял слово.

      – Предлагаю, значит, изгнать Переборьку из деревни! – сурово промолвил дед Терофей, потупив глаза: видно нелегко было такое предлагать даже наиболее пострадавшему в катастрофе (в том плане, что староста был самым зажиточным человеком в общине). – Путём открытого голосования. Кто за?

      Староста сам первым поднял руку, что означало, что он уже «За». Остальные обернулись к отцу Горлампию: что скажет духовный лидер и наставник насчёт гуманности в этом случае.

      Достав из-под ризы батистовый платочек, батюшка промокнул лоб, покрывшийся холодным потом, и задумался. С одной стороны, негуманно это, не по-людски, с другой стороны не хочется ссориться со светской (хм, почти с советской) властью, то бишь с Терофеем. Хотя, в принципе, паренёк то уже взрослый. Вон, одной левой проблемы всей деревне создал. Тем более пачпорт ему на днях справили, теперича совершеннолетний, собака. Да и из «той» деревни, мягко говоря, они и так нынче всей общиной практически «изгнаны», а это значит…

      – И я за! – приняв нелёгкое решение, поднял батюшка руку с платочком. – Гуманная кара!

      Дружный вздох облегчения вырвался из толпы, казалось даже, что как-то посвободней в ней стало. Остальной «электорат» вслед за старостой и попом единогласно проголосовал «за». Хотя нет, не единогласно.

      – Ремул Аврагович, а ты что, неужто против? – обратился дед Терофей к знахарю-казначею, стоявшему с опущенными руками.

      – Скажем так, я воздержался, – степенно ответил знахарь Ремул, на всякие пожарные решивший не голосовать. Вдруг Перебор ещё где набедокурит, потом можно будет следователю на допросе сказать, что он, дескать, был против его «недальновидного изгнания». А что вы хотите, на то он и знахарь, чтобы все возможные варианты предвидеть и просчитывать.

      – Твоё святое право, избиратель! – то ли похвалил, то ли попенял знахарю, отец Горлампий, по тону нельзя было разобрать.

      Остальные приняли «великодушный жест» Ремула Авраговича как проявление максимальной гуманности рунийского человека и зауважали его ещё гораздо больше.

      – Итак! – подвёл итоги голосования староста. – Полсотни за, один воздержался. В общем, практически единогласно, – окончив подсчёт голосов,